Сон в начале века - [7]

— Муж? — спросил Сурмак, ощущая отнюдь не страх, а прилив сил, энергии, крови.

— У него свой ключ! — Кочешкова выпорхнула из постели, накинула халат. — И потом — ему еще рано!..

— Не открывай! — попросил Сурмак, неожиданно смущаясь, накрываясь простыней.

— Это привезли платье. Мы сегодня должны быть на приеме.

Сурмак хотел поймать ее за полу халата, но Кочешкова уже вышла из спальни. И тут же вернулась:

— На всякий случай — спрячься! — она провела Сурмака в туалетную комнату сразу за спальней, сама, на ходу завязывая поясок, поплыла открывать.

Посмотрев в глазок, она узнала Кынтикова. После замужества она уже Кынтикова не боялась, теперь он даже был ей симпатичен, казался забавным, похожим на вставшего на задние ноги плюшевого большеглазого пса. Она подумала, что это Кынтиков привез платье. А почему бы и нет? Он же все время выполнял мелкие поручения!

Кынтиков вошел в квартиру. Если бы его слизистая не была сожжена, он мог бы ощутить тот неповторимый аромат, исходивший от Кочешковой, но и без обоняния все было понятно: запах зримо сочился, исходил от нее, окутывал, поглощал. Видеть запах любви, чувствовать, что только что эта дешевка любила и была любима, Кынтикову было очень неприятно. Левой рукой он прижал Кочешкову к себе, плотно зажал ей рот, правой достал свой «ТТ».

— Где? — давая Кочешковой нюхнуть запах металла и масла, ввинчивая дуло в кочешковскую тонкую ноздрю, хриплым шепотом спросил Кынтиков. — В спальне? Нет? Где? В шкафу? В каком? Все равно найду! Говори! Если скажешь — не убью! Сам найду — отстрелю ему яйца!

Она поняла — Кынтиков все равно найдет Сурмака. Оставалось только Кынтикову поверить: ведь если не верить вставшим на задние ноги большеглазым плюшевым псам, то больше верить просто некому.

Чтобы за Кынтиковым успеть, Кочешковой пришлось мелко-мелко перебирать ногами, подпрыгивать. Она потеряла тапочки, ей не хватало воздуха, обессиленная в спальне она указала глазами на дверь туалетной комнаты, Кынтиков повернул торчавший в замочной скважине ключ, дверь комнаты заперев, ключ в карман положил, а Кочешкову толкнул на постель. Она упала навзничь, поясок развязался и халат распахнулся. Кынтиков спрятал «ТТ» и расправил плечи. Вся спальня наполнилась хрустом. Кочешкова смотрела на него снизу вверх как зачарованная.

— Ты — сука, бля! — сказал умевший как следует высказаться Кынтиков.

Он подошел к двери в туалетную комнату:

— Эй! Боец! Ты все услышишь! — и начал расстегивать брючный ремень.

— Не надо! — слабым голосом попросила Кочешкова.

— Надо! — высвобождаясь Кынтиков шагнул к постели, опустился, вошел в Кочешкову, замурлыкал, заныл.

Полные слез глаза Кочешковой были последним из увиденного Кынтиковым в жизни: сзади к постели подошел успевший одеться Сурмак, который и не думал отсиживаться в туалетной комнате, а насилье над Кочешковой наблюдал из-за оконной портьеры, и под основание кынтиковского черепа, глубоко, через ромбовидную ямку — в продолговатый мозг, глубоко-глубоко проникло жало отвертки.

Чужие кровь и пенящаяся слюна залили ее высокую шею. Остекленевшие глаза закатились под тяжелые надбровные дуги. Белый взгляд смерти. Лопающиеся кровяные пузырьки на кончике носа картошкой.

С отвращением пыталась Кочешкова сбросить на пол забившегося в агонии Кынтикова, но не смогла. Сурмак ей помог. Кынтиков гулко упал на ворсистый ковер. Сурмак наклонился, вытащил отвертку из кынтиковской шеи, обтер впопыхах ненадетым носком. Кочешкова села на постели, глубоко вздохнула и ее профузно стошнило. Когда она, утерев рот тыльной стороной руки, на Сурмака посмотрела, ей показалось, что Сурмака стало двое. Она смахнула слезы, но двоенье осталось: ее муж, Кочешков, вернувшись домой, стоя в дверях спальни, с все возрастающим удивлением переводил взгляд с тела Кынтикова на Сурмака, с Сурмака на свою жену.

— Он хотел меня изнасиловать, — указав на Кынтикова, выговорила Кочешкова.

Что было совершеннейшей правдой.

— А он меня спас, — кивнула она на Сурмака, наконец-то решившего расстаться с отверткой и положившего ее на низкое плюшевое кресло.

И это было правдой.

Кочешков, под грузом правды ощутивший слабость в коленях, сел в кресло.

— Швейцарцы приехали! — вынимая из-под себя отвертку, отшвыривая ее в угол и устраиваясь поудобнее, сказал Кочешков. — Я так с ними устал!

Что было правдой тоже.

Темный вечер, косой дождь со снегом стали их сообщниками. Кочешкова, запахивая легкую шубку, притоптывая сапожками, стояла возле, когда муж ее с Сурмаком грузили кынтиковский труп. «Джип» даже качнулся и немного просел. Тяжеленек был Кынтиков при жизни, смерть же, как известно, непостижимым образом увеличивает вес, хотя и должно быть иначе, мертвые должны быть легче живых, ибо в момент смерти живых покидает душа.

С немым вопросом Кочешкова посматривала на Сурмака и Кочешкова: кто из них вернется? Кто? Муж или любовник? Неужто — оба?

Темнота, пустота, плохая погода. Где-то пробили часы, трагическая, не чаровница, луна выскочила из-за туч. Кочешкова вставила в угол рта тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой. На мгновение ее зрачки вспыхнули красным. Она глубоко затянулась. Вкус табака напомнил о том, что с утра она выпила только чашечку кофе. Сурмак и муж теперь стояли возле «джипа» в скорбном молчании: собирались с духом. Кочешкова выпустила дым и заметила на противоположной стороне улицы маленький автомобиль, в нем двух человек, чьи лица, бледные в лунном свете, словно — неживые, напоминали о смерти вернее, чем само ее соседство, чем присутствие ее рядом, чем недавнее прикосновение к ней. Двое из маленького автомобиля наблюдали за ней, за Кочешковой. Их глаза, черные и большие, смотрели на нее не мигая. Ей стало не по себе, она быстро взглянула на мужа и Сурмака, вполголоса обсуждавших — стоит ли копать могилу или лучше просто бросить Кынтикова в какой-нибудь овраг, где его тело засыпет вскорости снег, а то, что от него останется, найдут лишь весной. Сидевшие в маленькой машине заметили ее взгляд, и один из них поднес палец к губам. Кочешкова послушалась, растоптала сигарету каблуком, шикнула на мужчин: скоро вы там? Долго еще будете резину тянуть? Клопа ячить? Те встрепенулись, полезли в «джип». Кочешкова подошла к двери мужа, поцеловала его, потом, обойдя «джип», поцеловала Сурмака. Ей нечего было бояться, она была связана с ними кровью. Кочешков тронул «джип» с места медленно, как катафалк.