Сон павлина - [9]

Но тут из комнаты донесся хриплый и совершенно не телевизионный голос:

— Гол! Давай гол. Дубина зеленая, куда бьешь? Мазило двуногое.

Брови ученого изумленно приподнялись кверху, такого наглого голоса в квартире друга ему слышать не приходилось. Он осторожно краешком глаза заглянул за косяк двери, но тот, кто орал в комнате, тотчас же его заметил и довольно бесцеремонно гаркнул:

— Ну, чего косишь из-за угла? Воровать, что ли, надумал? Так я с тобой мигом разделаюсь, своих не узнаешь.

— Это я с Валерием пришел, — видя, что их разоблачили, признался Павел и шагнул в комнату.

Вслед за ним вошел и гость.

— А где ваше «здрасте»? — осуждающе спросил тот же голос и скорбно добавил: — Вот оно, современное воспитание.

От такой встречи гость слегка растерялся и попытался оправдаться:

— Простите, я как-то не привык с кактусами здороваться.

— Теперь привыкай, — бросил тот из горшка и, глядя в телевизор, неожиданно заорал: — Шляпа, лови! Чего зеваешь? Судью на мыло!

Павел сел на диван и развел руками:

— Вот видишь, как орет. Оглушит в два счета. Как ты думаешь, слуховая галлюцинация одновременно у двоих бывает?

— В необычных условиях — да. Но у всех разная. А мы с тобой наблюдаем одно и то же явление и слышим одни и те же слова. Давай подойдем к факту трезво. Если в мире бывают говорящие вороны, попугаи, почему бы не быть говорящему растению? В Австралии один гусь произносил целые фразы вроде: «Что-то Мартина долго нет» или «Кажется, дождь собирается, пора белье снимать». Безусловно, Природа умнеет век от века, и нам с тобой остается признать, что мы столкнулись с ее новым уникальным проявлением — говорящим растением, единственным в своем роде.

— Попробовали бы вы еще меня не признать, — хмыкнула колючка из горшка. — Я такой один на всем белом свете. Но журналистов и операторов с кинокамерой прошу ко мне не водить, я вам не кинозвезда. И вообще — обо мне никому не распространяйтесь, а то сопрут еще, а я привык к этому окну и другого не потерплю.

Валерий осмелился приблизиться к растению и взглянул на диковинку поближе.

С минуту кактус терпеливо смотрел в телевизор, делая вид, что не замечает, как его разглядывают, потом скосил темно-зеленый глаз кверху, на задумчивое лицо ученого и с гордостью спросил:

— Ну, как? Хорош?

— Да, конечно. Вроде бы всё самое обычное. Только вот глаза, нос, рот. Интересно — и мозги у тебя есть?

— Но-но насчет мозгов, — пригрозил сердито кактус. — А то вздумается сдури ножичком меня ковырнуть. Раз говорю — значит есть. Но об этом хватит. Мешаете вы мне футбол смотреть. Шли бы на кухню и болтали там, сколько угодно.

— Хорошо, больше мешать не будем. Пошли, Павел.

Друзья, невежливо выдворенные на кухню, устроились за маленьким столиком. Журналист в присутствии друга пришел в норму, поверив, что с психикой у него всё нормально, и происходящее следует воспринимать так, как воспринимает всё новое в этом огромном мире ребенок, то есть принимать как должное, без этой умопомрачительной недоверчивости и недопонимания, доводящего до психиатрической больницы.

А если бы ребенок удивлялся автомобилю, который способен ездить на колесах без лошади, точно так же, как Павел удивился говорящему кактусу, какие стрессы испытывало бы его сознание каждый раз при встрече с подобными необычными явлениями. Но психика ребенка устроена таким образом, что самое удивительное и поразительное (до определенного возраста, пока не станет взрослым) он воспринимает как само собой разумеющееся, как норму, и поэтому быстро постигает это «невероятное» и перерастает его в своем развитии, упрощая чудо до определенных нормальных явлений.

А мы, взрослые, получаем стресс именно потому, что не способны доразвиться до этого явления, перерасти его и сделать простым и наивным, как допустим, горящая электрическая лампочка, двигающиеся на экране телевизора люди, говорящая и поющая коробка радиоприемника. Для дикаря — это чудеса и потрясение.

Мы же переросли подобные чудеса сознанием и поэтому они превратились для нас в обычные будничные вещи. Ребенок, не понимая «чудес» техники, не отторгает их, воспринимая как должное, потому что у него имеется потенциал постижения. У кого этого потенциала нет (он уже иссяк или его вообще не существовало), тот превращается в консерватора, у того страх и стресс перед непонятным и непривычным довлеет над возможностью и желанием познать и объяснить загадочное и удивительное.

А так — ну ездит машина и ездит — и малыш воспринимает это, как обычное явление, а понимать начинает позднее, много лет спустя, когда, вырастая, достигает такого уровня развития сознания, который способен разделить машину на множество деталей, частей и понять их работу, каждой в отдельности и всех вместе в совокупности.

Именно так и решил смотреть Павел на говорящий кактус, и теперь ничто, как ему казалось, не могло смутить его спокойствия.

Он поставил чайник на огонь, достал вазу с вареньем и спросил у друга:

— Ну, что? Понравился тебе этот оригинал?

— Еще бы! Удивительное созданье. Странно, что столько лет молчал — и вдруг заговорил. Но, с другой стороны, если задуматься, то почему мы, люди, считаем себя единственными разумными существами? Ведь должны же быть и иные формы разума. Даже в животных заложены более низкие формы сознания, и они по-своему, не словами, а образами мыслят и принимают решения, как вести себя в той или иной ситуации. На одних рефлексах в нашей сложной жизни далеко не уедешь. Животное должно принимать решение, то есть образно мыслить.