Сон и явь - [3]

Я часто был свидетелем того, как педагог, обнаружив студента на коридоре, тащил его к завучу за безделие, а в день, когда проходили экзамены, этот же студент важно хвалил перед всеми своего педагога и чуть ли не кланялся ему в ноги. Для меня все это было дико и непонятно. Я вдруг как-будто оказался в каком-то фантастическом, перевернутом наоборот, мире, с дикими, чуждыми для меня людьми, и все это было похоке на сон...

Итак, мне надо было или забрать из училища документы, или ждать, разрешат ли мне пересдать. А так, как я бил слаб и беспомощен, и не мог решиться ни на какой шаг, само собой оставалось только второе.

На душе было тяжело и страшно. Волю подавляло чувство обреченности и безразличия. Тоска разрывала внутренность и, казалось, я вот-вот должен был заплакать. Я прилагал все усилия, чтобы хоть на минуту забыться, но все было тщетно, и я, наверное, желал бы, скорее, умереть, лишь бы смерть окончила эти страдания. Я пытался успокоить себя в тем, что после смерти она непременно попадет в ад, но внутри меня какой-то голос уже утверждал, что никакого ада нет, и от этого становилось еще ужаснее и тоскливее. Я утешал себя тем, что не виноват в случившемся, что стал жертвой советской системы образования, но и это - ничего - не помогало. Я, почему-то, представлял, что приговор уже вынесен, что я уже казнен, и только вот все еще никак не умру и мучаюсь, медленно погибая. Мои мысли не давали мне покоя, и я то вставал и ходил по коридору, то садился на диван и начинал смотреть в окно. Наконец, я почувствовал, что не могу больше ждать и решил сразу покончить со все этим. Надо только встать с дивана, подойти к двери, повернуть ручку... Нет, я не смог сделать этого. Навязчивый страх перед педагогом, а скорее всего, какое-то суеверное предположение, что это может каким-то образом повлиять на их решение, или что она может посчитать это нескромным, не дали мне зайти в класс и узнать все.

Многие преподаватели вообще не считали нас за людей. Они могли рассказывать о своих впечатлениях делиться мыслями Об учебе. но когда ~ы обращались к ним с просьбой или высказывали собственное мненйе. давали понять. что мы оказались не на своем месте. и. когда мы не ловили их на коридоре, а заходили прямо в класс, считали, что мы не имеем на это права. Грубая физическая сила и принуждение проявлялись на каждом шагу. Больше всего преуспевал тот, кто был грубее и наглее других; тихих здесь не любили. 0 музыке здесь никто никогда не то, что не говорил, даже не думал. Я посмотрел на часы. Было пол-четвертого, а я с утра еще ничего не ел. Приходилось ждать, чтобы не прозевать педагога. Наконец, дверь открылась. и они вышли. Я встал и подошел, приготовившись к самому худшему.

"Вы можете пересдать, - услышал я в ответ, - но прежде вы должны пойти к завучу и уточнить у него. " И я побежал вниз. 0, сколько раз в жизни я вот так же радостно летел вперед, думая, что все уже позади, и какой-нибудь "завуч" одним словом рушил все мои надежды. Но на этот раз оказалось не так. Я, вяло отметив это, пошатываясь, вышел из училища и направился на автобусную станцию. То, что мне разрешили пересдать, ничего не изменило, и только один из способов пытки - неизвестностью оставался до завтрашнего вечера. Я ждал автобуса несколько часов и, войдя в него, обессиленно повалился на сидение.

Когда уже было совсем темно, я открыл своим ключем дверь и вошел в дом. Я лег спать не как всегда, а так, будто я прилег на минуту, так, как ложатся спать в поезде, в машине, лег, чтобы хоть на минуту забыться. Мысли начали путаться у меня в голове, навязчивые идеи как-то медленно растворялись, несчастье отступало куда-то в небытие, и я медленно, и, в то же время, необычайно быстро, заснул.

Темнота уходила вниз, и свет все больше и больше распространялся вокруг. Я стоял на большой высокой куче чего-то и смотрел вниз. Солнце стояло высоко в небе и ярко сияло, освещая меня и холм ярким светом. На голове у меня была какая-то шапка, выделявшаяся на фоне неба своими почти квадратными формами, и, стоя наверху, я наблюдал за расстилающимся бесконечным пространством. И вдруг я опять увидел е г о. Он стоял чуть внизу и работал. Он что-то показывал, говорил, указывал руками в стороны, объяснял и посылал туда кого-то. Я опять увидел его и подошел, чтобы объясниться. Он поздоровался со мной и пошел навстречу. Хотя он был за работой, мы отправились с ним в другую синестезию, чтобы поговорить о смысле. Кругом все работали, несли какие-то камни; люди, маленькие, как муравьи, суетились и бегали с грузом. Но я не мог спуститься к ним. Они не были самостоятельны; они были внутри меня. Я был один, а их много, и все они были внутри меня.

"Я знаю, ты хочешь своего места в жизни, и поэтому тебе совсем не дают никакого места. Смысл есть отторгнутая от жизни формула, простая, как 2+2. Люди трудятся, называют это серьезным, они видят в этом какой-то смысл, лицемерно скрывая за ним свое собственное бессллие, но, если бы они и не считали это мнимым смыслом, желудок и потребность в движении быстро бы заставили их работать. Смысл же, который исходит от неизменимого фактора, не является формулой, выведенной человеческим рассудком.