Сома-блюз - [2]

***

— Ну что на этот раз? — поинтересовался Хоб.

— Я кой-кого пригласила посидеть, — сообщила Мариэль. Она снова курила свои крепкие сигареты «Житан». Мариэль курила их одну за другой, прикуривая от окурка. С утра до вечера, а иногда и полночи. Хоб, сам заядлый курильщик, возненавидел этот запах — крепкий черный табак в сочетании с кислым красным вином, запах, неразрывно связанный с Мариэль.

— Господи Иисусе! Кого на этот раз?

Она перечислила несколько имен. Все личности, имеющие отношение к издательскому делу — «куча блядей», как называл их про себя Хоб, неисправимый шовинист.

— Я им обещала, что ты приготовишь свое знаменитое чили.

— Ну нет. — заявил Хоб. — Никогда и ни за что. Никакого чили. Ваши здешние мясники так мелко рубят мясо, что получается не чили, а паштет.

— Объясни им это сам, — сказала Мариэль. — Ты же говоришь по-французски — вот и объясни.

— Французский меня подводит.

— А это потому, что ты им почти не пользуешься! Почему бы тебе не говорить со мной по-французски?

— Ну не могу я так язык выворачивать! У меня горло сводит.

Мариэль посмотрела на него с упреком.

— Ну что с тобой происходит? Ты сделался таким скучным!

Может, и сделался. А чего веселиться-то? Зачем он вообще живет здесь, в этой квартире, с этой женщиной? У него ведь есть своя квартира — унылая тесная квартирка на бульваре Массена, которую он делит с Патриком, флейтистом, своим приятелем с Ибицы. Недавно Патрик вернулся из поездки в По с Анной-Лаурой, француженкой, с которой он встречался уже давно. Они наконец сговорились поселиться вместе. Патрик должен был на днях переехать в ее маленькую муниципальную квартиру близ авеню д'Иври. Как только сын Анны-Лауры вернется в институт музыкальной культуры в Риме. А пока что, с разрешения Хоба, Патрик поселил в квартирке на Массена родственников Анны-Лауры, чтобы они могли провести праздники в Париже. А Хоб переехал к Мариэль.

Это была не лучшая идея. Мариэль ему разонравилась. А нравилась ли она ему вообще? Когда-то — да, нравилась. Но это было до того, как они поселились вместе. Нет, ну почему она так боролась с сыром? Мариэль говорила, что в холодильнике сыры портятся. Сыр надо хранить при комнатной температуре. «Ага, чтобы он спокойно гнил», — заметил Хоб. В первый раз они поссорились по-крупному из-за сыра. Странно, из-за каких пустяков иногда ссорятся люди! Нет бы повздорить из-за чего-нибудь серьезного. Вот, к примеру — «Почему ты меня не любишь?» Вопрос в их случае абсолютно правомерный. А они — из-за сыра…

Конечно, дело не только в сыре. У них было множество причин не ужиться вместе, и к главной из них Мариэль никакого отношения не имела. Хоб сидел без денег. Честно говоря, он занимался тем же самым, чем Жан-Клод: жил на содержании у бабы.

Правда, денег ему Мариэль не давала. Зато кормила. А потому есть приходилось, что дают. Оба делали вид, что Хоб ждет чек из Америки. Вообще-то доля правды в этом была: иногда чеки из Америки действительно приходили, и некоторые из них действительно предназначались Хобу. Но немного и нечасто. А в последнее время их и вовсе не было

Тем не менее оба тщательно поддерживали эту ложь. Мариэль была низенькой и толстой. К тому же она одевалась в широкие темные одежды, какие в Париже носят дамы бальзаковского возраста. Благодаря чему выглядела еще толще, чем на самом деле. Голая она выглядела еще ничего. Хотя Хобу это было уже по фигу.

А потом зазвонил телефон. Трубку сняла Мариэль

— Тебя! — сказала она.

Глава 3

— Хоб? Это Фошон.

— Привет, инспектор. Чем могу служить?

— Мне хотелось бы, чтобы вы немедленно подъехали сюда, — сказал Фошон своим педантичным тоном. — Если, конечно, вы сейчас не слишком заняты.

— Пожалуйста, — ответил Хоб.

— Сейчас около 21.00. Жду вас на площади у станции метро «Сен-Габриэль» в 22.00. Договорились?

— Ладно. А в чем дело?

— Мы надеемся, что вы сможете опознать интересующего нас человека.

Фошон прокашлялся и повесил трубку.

Инструкции инспектора Фошона были абсолютно ясными и четкими. На первый взгляд. Но… «Встретимся у станции „Сен-Габриэль“ в 22.00». Замечательно. Во-первых, где она, та станция? Хоб долго изучал схему парижского метро, и наконец нашел: на восточной окраине Парижа, за городской чертой, в Нуий-сюр-Луар. Но почему в 22.00? Конечно, полицейские любят точность. Но 22.00, или, по-человечески, десять часов вечера — это же ужасно неудобно!

Французский Хоба становился все хуже по мере того, как они с Мариэль становились все дальше друг от друга. Хоб подумал, что это была бессознательная — и бессмысленная — месть с его стороны. Он любил заниматься самоанализом, неотделимым от жалости к себе.

Мариэль рассчитывала, что Хоб будет на вечеринке, и ему совсем не хотелось нарываться на очередной приступ ее гнева. Гнев Мариэль выражался по-разному: холодная ярость, безразличие, надменная любезность, убийственный сарказм. В любом случае, неприятно. С другой стороны, у инспектора Фошона была определенная власть над ним — хотя сам Хоб и не желал себе в этом признаваться. Недавняя деятельность Хоба в Париже от лица детективного агентства «Альтернатива» была связана с кое-какими не вполне законными действиями. И Фошон при желании вполне мог отобрать у него лицензию на занятие частными расследованиями. Правила выдачи лицензии таковы, что, если бы Хоб их придерживался, это было бы все равно что быть художником, но иметь право писать картины исключительно в стиле импрессионизма, и ни при каких обстоятельствах не использовать оранжевого цвета.