Солярис - [8]

—…Иными словами, — продолжал обозреватель, — океан считают живым организмом. Правда, одни ученые считают его организмом весьма примитивным, чем-то вроде чудовищно разросшейся живой клетки. Другие же, напротив, считают его высокоорганизованной органической структурой. И, наконец, имеются третьи, которые даже наделяют океан разумом, не приспосабливающимся к условиям среды, но сразу ставшим ее хозяином.

…На экране появились внутренние отсеки станции — спутника Соляриса. Экипаж станции — кибернетик Снаут, физики Сарториус и Гибарян, мелькнул и Крис Кельвин, но в земном костюме, дающий интервью журналистам.

— Планета Солярис наделена жизнью, — говорил обозреватель, — но имеет только одного жителя и этот житель — океан… Вот почему мы придаем такое большое значение экспедиции, уже несколько лет находящейся на станции — спутнике Соляриса, а также предстоящему через неделю вылету к станции опытного ученого, психолога доктора Кельвина. Ответить хотя бы на часть загадок, которые уже двести лет задает человечеству эта беспокойная планета…

Один за другим мелькали кадры с изображением станции Солярис, соляристические пейзажи, причудливые образования его океана, сверкающие в резком свете голубого солнца, схемы, фотографии, снова океан…

Вновь раздался гудок видеофона. Кельвин-старший подошел и включил экран. На экране возник Бертон и Дик, его внук.

— Я звоню из города, — медленно сказал Бертон. — Я звонил уже раз, но не решился говорить… Мне кажется, во всем виноват я сам… Я не о том говорил с Крисом. Сейчас не важно, что искать на Солярисе… Человеческое или всемирное… Просто надо искать… и тут мы союзники… Я верю в это… Скажи Крису, когда он столкнется с этим… C этим странным, с тем, о чем я говорил… Пусть вспомнит о моих наблюдениях… Сейчас перед стартом не надо ему помнить, но там пусть вспомнит… Я желаю ему… Я хочу верить в успех.

— Хорошо, Анри, — тихо сказал Ник, — я передам это Крису.

Бертон немного постоял, глядя на Ника, потом толкнул дверь кабины и вышел на улицу.

Огромный город двадцать первого века жил и дышал, словно единый организм. Вокруг по движущимся тротуарам неслись толпы, но впечатления тесноты не было. Громоздились причудливой формы дома-небоскребы, но они не заслоняли неба и, несмотря на высоту, казались легкими и ажурными. Разнообразный транспорт плыл, летел, катился, скользил вокруг, но во всем этом чувствовался строгий порядок, словно управляли этим движением из единого центра.

Бертон и внук встали на движущийся тротуар и вскоре пропали в толпе.

В саду, среди деревьев, горел костер. Перед Крисом на земле лежал ворох бумаг, накопившихся за всю его жизнь. Фотокарточки, какие-то грамоты еще школьных времен, черновики, студенческие конспекты, которые он принес сюда, чтобы сжечь. Он бегло, в последний раз, просматривал бумаги и бросал их в огонь. Когда он швырнул в костер очередную кипу бумаг, из них выпала фотокарточка и сразу же вспыхнула. Крис быстро схватил ее, ожег при этом палец, погасил огонь. Обгорел лишь край пластмассовой рамки. На фотографии была изображена девушка лет двадцати. Поджав ноги, она сидит в кресле и расчесывает длинные золотистые волосы, сияющие в солнечном свете, падающем из окна. Крис некоторое время разглядывал ее, затем хотел снова бросить в костер, но, вдруг увидев идущего к нему по аллее отца, так и остался с обгоревшей фотографией в руках.

— Это лишние бумаги, — сказал Крис. — То, что надо сохранить — там, в моей комнате.

— Хорошо, — сказал отец. — В случае чего, я попрошу присмотреть за ними… Что-нибудь придумаем.

Крис Кельвин посмотрел на отца и понял, что отец говорит о том, о чем Крис часто думал последнее время: отец уже стар, а он, Крис, улетает на пятнадцать лет.

— Странное у меня чувство, — сказал Крис. — Обычно дети больше привязываются к матери. К отцу должно быть больше почтения, но меньше любви.

— Чудак ты, — сказал отец, — накануне вылета не стоит острить. У нас, летчиков, это плохая примета.

Крис был благодарен отцу за то, что он перевел этот разговор в шутку, потому что чувствовал, как спазма сжимает ему горло.

— Ну, ну, Крис, — сказал отец.

Крис улыбнулся, взглянул на фотографию, которую держал в руке.

— Спасибо, — помолчав, сказал Крис.

— За что?

— За то, что ты не затеял разговор о Хари… Я нашел это в старых бумагах, — сказал Крис и издали показал отцу карточку в обгоревшей рамке.

— Пора, Крис, — сказал Моддард, — «Прометей» у Соляриса, через пятнадцать минут будем на орбите.

Кельвин бросил в брезентовый мешок несколько свертков.

— Здесь у меня две бутылки джина для Снаута и для Гибаряна лаваш и зелень, — продолжал Моддард от двери. — Он мне говорил как-то, что если уж ему суждено погибнуть, то от того только, что его лишат армянской травы этой.

В кабину вошел доктор, держа в руке шприц с клочком ваты на кончике иглы.

— Давайте, Кельвин.

Крис подошел к стене, на которой висели три мужских фотографии, и оголил плечо. Пока доктор делал ему укол, он внимательно их рассматривал.

— Снаут, Гибарян… Сарториус. Так? — спросил он.

— Вот именно, — ответил Моддард, — Сарториуса узнаешь? Он здесь в очках. Хотя ведь там их только трое. Разберетесь. Ну, Гибаряна ты и так знаешь.