— Я показал его Вилферу и Бровейсу… Это очень… мм… очень сдержанные люди и умеют держать язык за зубами, будьте покойны. Я сказал им, что ваш дед провел несколько лет в Индии…
— Вы не солгали, — ответил я, смеясь, — он был ужасным проходимцем, если верить моим покойным дядьям и отцу.
— Тем лучше, — сказал он, вдруг успокоившись. — Извините меня, я себя очень плохо чувствую. Но вернемся к делу.
— Как, у нас есть дело?
— Надеюсь! — вскричал Бюир. — Вилфер и Бровейс говорят, что продать это будет трудно. Они никогда не видели ничего подобного, но больше всего поразила их странная форма. Впрочем, неважно, его разрежут на четыре, а может и на шесть частей, но это намного уменьшит его ценность. Короче говоря, они дают за ваш рубин миллион.
— Да! — промолвил я и замолчал.
Бюир нервничал все больше и больше.
— Ну ладно, будем играть в открытую, они предлагают два миллиона, но не надейтесь получить больше, иначе мои комиссионные будут слишком маленькими, они и так невелики, если вы получите два миллиона.
А так как я продолжал молчать, он закричал:
— А главное не забудьте… Вам никто никогда не будет задавать лишних вопросов!
Поздней ночью он принес мне объемистый пакет — две тысячи больших ассигнаций.
Если бы я разбил и взял большой кусок бутылки с кюммелем, я мог бы предложить Вилферу бриллиант, достойный сокровищ Голконды; а схвати я бутылку шартреза или мятного ликера — у меня был бы такой изумруд, какого не видал Писарро.
Ну ладно, я уже не думаю об этом.
Я думаю о солянке и до смерти сожалею, что мне не удалось ее отведать. Я вижу ее наяву — она преследует меня днем и снится по ночам.
Тщетно я требую в самых изысканных ресторанах солянку с самыми лучшими сортами мяса.
После первой ложки, все кажется мне золой и прахом, и я усталым жестом отсылаю кулинарный шедевр поварам.
Я заказывал лучшие солянки Страсбурга, Люксембурга, Вены! Фу! Я уходил с тошнотой, подступавшей к горлу, страдая от отвращения и отчаяния. Я разошелся с Бюиром. Он мне больше не друг.
