Сольвейг - [2]

— Так оно и есть, — серьезно согласилась она. — И Ёргирмунд тому опора.

— Ну, ежели Ёргирмунд, тада — да, — весело согласился он и пропел, пританцовывая:

Принц и принцесса на мшистой лужайке

Любили друг друга, и было им жарко…

Не видел никто за густыми кустами,

Что делали принц и принцесса устами…

Зачем-то штаны принц напялил поспешно —

Лужайка нас ждет! Ты согласна, конечно?..

— Э, нет, мой милый принц, пришла пора расплаты:

Соединим навек: я — шкурку, ты — заплаты… —

Ответила в тон ему Зеленая Женщина.

— О чем это ты? — насторожился парень.

— Принцесса гор и принц долин… Отныне будет мир един… Сыграем свадьбу всем на зависть!

— Я — честный принц, а не мерзавец, — с воодушевлением воскликнул он. — Принцесса больше не девица, и принц на ней должон жениться.

— Эй, свадебные кони, вмиг ко мне! — свистнула и гикнула она.

Ломая кусты, в ущельице выскочил громадный кабан черной масти в белых яблоках и загарцевал возле жениха и невесты.

— Эх, была не была, раз такие дела, будем пить да гулять и народ потешать!

Он схватил Зеленую Невесту на руки и сел верхом на кабана. Тот взвизгнул, как умеют только свиньи, и резко рванул с места. Наступила кромешная темнота…

Критик во мне ехидно заметил:

— Понятненько… Сейчас окажутся во дворце Доврского старца среди двух- трех- и одноголовых троллей, злобных троллят и уродливых троллих и троллиц. Классику мы знаем. Оригинальная постановка. Непонятно только — почему в цирке? Вполне можно было и в нормальном театре показать. Разве что техника цирковая используется?..

От размышлений меня отвлекли уколы в зад. Неужто кресло с иголками? Ничего себе шуточки!..

И тут я ощутил, что сижу вовсе не на кресле, а на чем-то округлом, причем ноги свешиваются с двух сторон, будто… будто я верхом на кабане, и тиранят мой нежный зад не иголки, а жесткая кабанья шерсть. И перед собой я обнаружил нечто мохнатое, коее я крепко сжимаю руками, прижимая к себе. Пахло от этого лохматого, кстати, приятно — чистой шерстью и цветами.

— Эй, милый, — заговорила лохмуша приятным женским голосом. — Ты что это замолчал? Испугался?..

— Чего мне бояться? — неуверенно ответил я. — Я же в цирке, на представлении.

— Ах, мой милый, я не понимаю, о чем ты, но вынуждена лишить тебя иллюзий, хоть мы этого очень не любим — ты во дворце моего отца, владыки Доврских гор.

— Не вижу ни дворца и ни владыки, — честно ответил я.

— Эх, человек, — вздохнула она. — Как ты убог и слаб… Я вижу все до еле зримой точки… Вот родинка под глазом… Прыщ на лбу…

У меня мороз по коже пробежал. Это была не театральная реплика! У меня, действительно, была маленькая черненькая родинка под глазом, которую сам я практически не замечал. А сегодня утром выскочил на лбу противный прыщ. Я его и прижигал, и мазью мазал, но за один день разве с прыщом справишься?.. Получается, что диалог идет не с классическим героем, а со мной! Теперь понятно, почему цирк, а не театр…

Я вгляделся в темень, она пялилась на меня десятками (или сотнями?) пар светящихся красным глаз (или огоньков?). И я уже не знал — зрители цирка на меня смотрят или тролли в пещере? Как я-то на арене оказался?..

Кабан подпихнул меня снизу, мол, приехали, слезайте, и аргумент его звучал очень остро. Я поспешил слезть с него, а лохмушка освобождаться из моих объятий не спешила. Уютно пристроилась. Держать же ее на весу без опоры на кабана было тяжеловато. Это всякие норвежские охотники привыкли оленей да медведей на себе таскать, а театральные критики — существа, к ношению тяжестей не приученные. Попытался я ее на пол опустить, но она вцепилась в мою шею обеими руками. Пришлось напрячься и держать.

— С чем пришел, человек? — раздался из темноты гулкий голос.

— Батюшка, — шепнула мне на ухо незримая обуза.

— Если видишь, ибо я ничего не вижу, — с дочкой твоей.

— И кто тебе позволил дочку мою лапать? — грозно спросил незримый папенька.

Зная первоисточник, я старался не представлять его зримый образ, заранее впадая в ужас зубодробительный, поэтому пытался сунуться в жанр детской сказки для младшего возраста и вообразить Горного Владыку в имидже безобидного царя-дурачка, коего Иван-дурак завсегда в дураках оставит, лаптем то есть. Лысый, бородатый, всегда поддатый… В это верилось с трудом, но позволяло хоть какие-то слова произносить.

— Она и позволила, — сообщил я родителю. — В жены ко мне захотела. Уж не знаю, что нашла во мне. А женщинам я в жизни не отказывал и отказывать не собираюсь. Грех это…

— Ишь, праведник какой сыскался! — проворчал отеческий глас из тьмы.

Кажется, по направлению звука я уже определил, к каким глазам-уголькам относится этот голос, потому что они сильно изменяли свечение по мере высказываний. Эмоции в батюшке разогревались. Ох, не к добру… За этими «окнами души», то бишь источниками неконтролируемой информации я и старался следить.

— Обнаглел человечишка! — послышался другой, весьма мерзкий голос. — Это чтоб наш цветочек, наша звездочка на такое страшилище позарилась?!

Это я, что ли, страшилище? Совсем тролли сбрендили, на себя бы посмотрели!..

— Так она в человечьем воплощении позарилась, — оправдал принцессу третий голос. — От воплощения эстетические ориентиры меняются.