Соловей и роза - [14]

Хоть брани ты.

Там над самой водой

Странный, черный, кривой

Пень ракиты.

И не вижу я пня,

И хватает меня

Страх напрасный, —

Так и кажется мне,

Что стоит при луне

Тот ужасный!

«Ныне первый мы слышали гром…»

Ныне первый мы слышали гром,

Вот повеяло сразу теплом,

И пришло мне на память сейчас,

Как вчера ты измучила нас.

Целый день, холодна и бледна,

Ты сидела безмолвно одна;

Вдруг ты встала, ко мне подошла

И сказала, что всё поняла:

Что напрасно жалеть о былом,

Что нам тесно и тяжко вдвоем,

Что любви затерялась стезя,

Что так жить, что дышать так нельзя,

Что ты хочешь – решилась – и вдруг

Разразился весенний недуг,

И, забывши о грозных словах,

Ты растаяла в жарких слезах.

«Жду я, тревогой объят…»

Жду я, тревогой объят,

Жду тут на самом пути:

Этой тропой через сад

Ты обещалась прийти.

Плачась, комар пропоет,

Свалится плавно листок…

Слух, раскрываясь, растет,

Как полуночный цветок.

Словно струну оборвал

Жук, налетевши на ель;

Хрипло подругу позвал

Тут же у ног коростель.

Тихо под сенью лесной

Спят молодые кусты…

Ах, как пахнуло весной!..

Это наверное ты!

«Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок…»

Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок,

Пред скамьей ты чертила блестящий песок,

Я мечтам золотым отдавался вполне, —

Ничего ты на всё не ответила мне.

Я давно угадал, что мы сердцем родня,

Что ты счастье свое отдала за меня,

Я рвался, я твердил о не нашей вине, —

Ничего ты на всё не ответила мне.

Я молил, повторял, что нельзя нам любить,

Что минувшие дни мы должны позабыть,

Что в грядущем цветут все права красоты, —

Мне и тут ничего не ответила ты.

С опочившей я глаз был не в силах

отвесть, —

Всю погасшую тайну хотел я прочесть.

И лица твоего мне простили ль черты? —

Ничего, ничего не ответила ты!

«Как беден наш язык! – Хочу и не могу…»

Как беден наш язык! – Хочу и не могу. —

Не передать того ни другу, ни врагу,

Что буйствует в груди прозрачною волною.

Напрасно вечное томление сердец,

И клонит голову маститую мудрец

Пред этой ложью роковою.

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души и трав неясный запах;

Так, для безбрежного покинув скудный дол,

Летит за облака Юпитера орел,

Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

«Ты помнишь, что было тогда…»

Ты помнишь, что было тогда,

Как всюду ручьи бушевали

И птиц косяками стада

На север, свистя, пролетали,

И видели мы средь ветвей,

Еще не укрытых листами,

Как, глазки закрыв, соловей

Блаженствовал в песне над нами.

К себе зазывала любовь

И блеском и страстью пахучей,

Не только весельем дубов,

Но счастьем и ивы плакучей.

Взгляни же вокруг ты теперь:

Всё грустно молчит, умирая,

И настежь раскинута дверь

Из прежнего светлого рая.

И новых приветливых звезд

И новой любовной денницы,

Трудами измучены гнезд,

Взалкали усталые птицы.

Не может ничто устоять

Пред этой тоской неизбежной,

И скоро пустынную гладь

Оденет покров белоснежный.

«Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой…»

Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой

поник, —

У дыханья цветов есть понятный язык:

Если ночь унесла много грез, много слез,

Окружусь я тогда горькой сладостью роз!

Если тихо у нас и не веет грозой,

Я безмолвно о том намекну резедой;

Если нежно ко мне приласкалася мать,

Я с утра уже буду фиалкой дышать;

Если ж скажет отец «не грусти, —

я готов», —

С благовоньем войду апельсинных цветов.

«Как богат я в безумных стихах!..»

Как богат я в безумных стихах!

Этот блеск мне отраден и нужен:

Все алмазы мои в небесах,

Все росинки под ними жемчужин.

Выходи, красота, не робей!

Звуки есть, дорогие есть краски:

Это всё я, поэт-чародей,

Расточу за мгновение ласки.

Но когда ты приколешь цветок,

Шаловливо иль с думой лукавой,

И, как в дымке, твой кроткий зрачок

Загорится сердечной отравой,

И налет молодого стыда

Чуть ланиты овеет зарею, —

О, как беден, как жалок тогда,

Как беспомощен я пред тобою!

«В вечер такой золотистый и ясный…»

В вечер такой золотистый и ясный,

В этом дыханьи весны всепобедной

Не поминай мне, о друг мой прекрасный,

Ты о любви нашей робкой и бедной.

Дышит земля всем своим ароматом,

Небу разверстая, только вздыхает;

Самое небо с нетленным закатом

В тихом заливе себя повторяет.

Что же тут мы или счастие наше?

Как и помыслить о нем не стыдиться?

В блеске, какого нет шире и краше,

Нужно безумствовать – или смириться!

«Упреком, жалостью внушенным…»

Упреком, жалостью внушенным,

Не растравляй души больной;

Позволь коленопреклоненным

Мне оставаться пред тобой!

Горя над суетной землею,

Ты милосердно разреши

Мне упиваться чистотою

И красотой твоей души.

Глядеть, каким прозрачным светом

Окружена ты на земле,

Как божий мир при свете этом

В голубоватой тонет мгле!

О, я блажен среди страданий!

Как рад, себя и мир забыв,

Я подступающих рыданий

Горячий сдерживать прилив!

Зной

Что за зной! Даже тут, под ветвями,

Тень слаба и открыто кругом.

Как сошлись и какими судьбами

Мы одни на скамейке вдвоем?

Так молчать нам обоим неловко,

Что ни стань говорить – невпопад;

За тяжелой косою головка

Словно хочет склониться назад.

И как будто истомою жадной

Нас весна на припеке прожгла,

Только в той вон аллее прохладной

Средь полудня вечерняя мгла…

«Давно ль на шутки вызывала…»

Давно ль на шутки вызывала

Она, дитя, меня сама?

И вот сурово замолчала,

Тепло участия пропало,