Соловей для черного принца - [5]

Я открыла вторую книгу и вздохнула с облегчением. Она была на английском и почти вся состояла из коротких четверостиший, иногда попадались и длинные стихи на целую страницу. Прочитав одно из них, я мало что поняла, но уловила общую грустную тональность. В другом стихе говорилось о чудесном мире, о котором мечтал молчаливый юноша. Мне вспомнились рассказы Мэг о том, как отец, будучи молодым, любил мечтать. Посмотрев на обложку, я смогла разобрать только первые два слова из трех "Греческие" и "Элегии". Третье слово было мне не знакомо. Но я уже решила, что эта книга будет подарком для отца.

Если мать не утруждала себя обязанностями, то отцу приходилось зарабатывать, чтобы прокормить семью. Проект по постройке отопительной системы в доме имел ощутимый успех в Филдморе. Многие фермеры также решились провести в домах сеть труб для более экономного расхода топлива. И в знак признательности мой отец получил небольшое вознаграждение. Окрыленный этой маленькой победой, он начал активно изучать пособия по фермерству и технические и научные справочники, предлагая новые усовершенствования и преобразования. Его знания пригодились не только местным фермерам, но и жителям соседних деревень. Таким образом, отец, хотя и был человеком довольно мягким и мечтательным, но, обладая рациональным умом и достаточной силой воли, чтобы восстать против жестокосердного родителя, начал зарабатывать на жизнь своим умом.

Я перевязала обе книги ленточками и на каждой написала имя будущего владельца. Потом убрала подарки в потайной шкафчик. Я знала, что никто не будет рыться в моих вещах, но мне нравилась эта атмосфера секретности. И только тут, отвлекшись, я обнаружила, что провела в комнате много времени, и никто не позвал меня на ленч. В животе неприятно заурчало от голода.

Спустившись в гостиную, я опять обнаружила, что она пуста. Торопливо поднялась в спальню родителей, но и там никого не было. Дом стоял пустой и безмолвный. В сердце потихоньку вползал страх. Я ринулась на кухню, где обязательно должна быть Мэг. Я стремительно бежала, слыша, как мои башмаки оглушительно стучат по дощатому полу. Но в какой-то миг, мне показалось, что это вовсе не башмаки, а мое сердце так бешено бьется в груди и удары гулким эхом разносятся по пустому дому. Уже подбегая к кухне, я услышала, как трещит и шкварится на горячей сковороде жир. Запах жареного мяса распространился по коридору, проникая во все потаенные уголки. Мой живот свело судорогой. Так хотелось есть. Я резко затормозила. Надо привести себя в порядок. Что скажет Мэг, когда увидит меня. Руки начали лихорадочно поправлять волосы. Непослушные от природы, сейчас они растрепались и щетками торчали во все стороны. Из носа текло. Я никак не могла унять дыхание. Ну и пусть, подумаешь. Я взялась за ручку двери. Но не решалась ее открыть. Рука, стала непослушной. Как будто бы к телу пришили чужую руку. Я стояла и уговаривала себя открыть дверь. Я не понимала, чего боюсь. Все хорошо, говорила я себе. Мэг там. Сейчас я открою дверь, и она угостит меня теплым молоком. Потом придут мама и папа, и мы будем украшать елку… Потом…Что-то не давало мне закончить мысль. Что-то противное… что-то похожее на горелое мясо. Я с шумом распахнула дверь в кухню и уставилась на печь. На чугунной сковороде горел большой кусок мяса. Он дымился и быстро покрывался черными угольками. Мэг нигде не было.

Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я убежала с кухни и залезла под стол в гостиной. Временами мне чудились шаги в коридоре. Я поднимала скатерть и смотрела на дверь, ведущую из гостиной в коридор. Дверь не открывалась. А шаги не повторялись. Видимо, я задремала. Потом, слышала, как меня звали. Кричали мое имя. И оно несколько раз повторялось с каким-то все нарастающим утробным воем. Я боялась открыть глаза. Боялась проснуться. Потом появились грязные сапоги с налипшим на них снегом. Их было много. И они долго топтались около стола. Не знаю, в какой миг я увидела родителей. Они лежали на широкой красной доске, которая, казалось, висела в воздухе. Лицо отца я не видела. Оно было повернуто в другую от меня сторону. Только его ухо. Разрезанное пополам и сдавленное. С него капала кровь и исчезала в меховом воротнике тулупа. А вот мама смотрела на меня. Только взгляд ее был застывшим. А лицо — холодным и мраморным. Я дотронулась до нее. Но она не улыбнулась мне. Я сжала ее руку и стала трясти. Сначала слабо, боясь сделать маме больно. Но она не реагировала. Я начала злиться. Почему она молчит и не встает? Со злости затрясла сильнее. Я трясла и трясла, упрашивая ее встать. Говорила, что позову какого-то Пигмалиона. Кто это, я не помнила, но постоянно повторяла его имя. От сильной тряски мама упала с доски. Я вскрикнула, подумав, что она встает. Но она продолжала лежать. А на ее белокурых волосах расплывалось черное пятно.

Последующие дни я помню отрывками, как в калейдоскопе, менялись лица, отдельные фразы, комнаты. Только вместо красочных картинок, все затянуто черной пеленой тумана и беспрерывным шепотом, похожим на шипение змеи. Отчетливо помню взъерошенные усы кузнеца Брукса. Они все время висели надо мной и смешно дергались. Сам кузнец дико выпучивал глаза и, будто бы вращал зрачками. Мне хотелось смеяться, но вместо этого беззвучно открывала рот. А кто-то совсем рядом хрипел: