Соловецкое чудотворство - [35]
Геннадий Русский
ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ
С Геннадием Русским (Генрихом Павловичем Гунькиным) мы познакомились осенью далёкого 1954 года в Перми, тогда ещё Молотове, куда я, молодая выпускница искусствоведческого отделения исторического факультета Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) государственного университета была направлена на работу в замечательный музей — Пермскую (тогда, естественно, Молотовскую) государственную художественную галерею. Он, на год раньше закончивший то же отделение того же факультета, только Московского университета, приехал в Пермь с передвижной выставкой картин советских художников. Выставка была не Бог весть что, хотя и включала в себя ряд вполне хороших работ П.П. Кончаловского, И.И. Машкова и других уважаемых «стариков», что нас, молодых научных сотрудников, слегка фрондирующих по отношению к официозу, к ней, к выставке, и привлекало.
Нельзя было не обратить внимание и на молодого искусствоведа, сопровождавшего выставку. Был он типичным московским интеллигентом: тощий, долговязый, немного смешной очкарик, оказавшийся большим эрудитом и «передовиком» в своих суждениях о литературе и искусстве. В ту пору это очень ценилось. Организатором выставки было существовавшее в первые послевоенные десятилетия, если не ошибаюсь, при Министерстве культуры СССР странное учреждение под названием «Дирекция художественных выставок и панорам», через которое прошли многие московские искусствоведы в поисках работы и самих себя. Короткое время работал в нём и Геннадий Русский. Казалось бы, абсолютно случайная встреча в Перми-Молотове оказалась для нас провидческой, судьбоносной.
В Перми завязалось наше знакомство, переросшее в роман, вначале в письмах, то есть почти виртуально, а затем и реально. Летом 1956 года я переехала в Москву уже на правах законной жены. Поселились мы вместе с родителями Генриха и его младшим братом в двух заставленных мебелью больших комнатах в особняке, принадлежавшем некогда знаменитому шоколадному королю Эйнему, на Софийской набережной напротив Кремля. Сейчас этот дом снесён.
Я застала особняк Эйнема превращённым в типичную московскую многонаселённую «коммуналку» со всеми её «прелестями» — шпаной, скандалами соседей и т.п., хотя меня уверяли, что перед войной и сразу после неё было ещё хуже. Всё-таки в моё время у обитателей нашей «коммуналки» уже не было столь неприкрытой и безнадёжной нищеты, как раньше. Жизнь в «особняке Эйнема» тяготила нас чрезвычайно, поэтому при первой же возможности, заняв деньги у «состоятельных» родственников, мы вступили в ЖСК «Газетчик» и в 1967 году переехали в небольшую двушку недалеко от Белорусского вокзала.
Существование наше все эти годы было непростым, более чем, скажем так, небогатым, но очень интересным. Мы были молоды, нас окружало множество очень близких нам по духу и взглядам друзей и знакомых. Геннадий Русский был ещё Генрихом Гунном, писал и издавал в любимом издательстве «Искусство» книги о Русском Севере, который нежно и преданно любил. Каждый год мы вместе с ним (или он один с друзьями) с тяжёлым рюкзаком отправлялись в путешествия по Северу — Вологодской, Архангельской областям, на Печору.
В одну из таких поездок в начале 1960-х годов (если память не изменяет, в 1963 году) в городе Кириллове, прячась от дождя на паперти одной из церквей этого дивного памятника древнерусской архитектуры, мы случайно встретились с уже знаменитой в Москве парой — известным литературоведом Андреем Синявским и его женой Марией Розановой-Кругликовой. С Розановой Генрих учился в университете и потому был хорошо знаком. Я же видела их впервые. Встреча получилась очень живой. Мы подружились и стали бывать у Синявских в комнатке (а может быть, и в двух) — тоже в изрядной коммуналке в Хлебном переулке. Генрих (к тому времени уже Геннадий после принятого крещения[3]) встречался с Андреем Донатовичем чаще, но о существовании Абрама Терца ни он, ни я ничего не знали. Такова была жизнь: друзья друзьями, но всем всё знать было совсем не обязательно.
Арест Андрея Синявского и Юлия Даниэля был для нас полной неожиданностью. По незнанию, а может быть, по наивности, Генрих оставил у Синявского в его кабинете-подвальчике папочку со своими сочинениями, не то чтобы антисоветскими, но несоветскими точно. Он хотел, чтобы маститый литературовед прочитал их и высказал своё профессиональное мнение. Потом Генрих вспоминал, что Синявский, как-то странно для друзей, не хотел оставлять у себя эту папочку, но Генрих его уговорил. Злосчастная папочка после обыска у Синявских, естественно, попала в руки кагебешников, и их реакция не заставила себя долго ждать. Генриха выгнали из Союза журналистов и, соответственно, из всех издательств, журналов, с которыми он сотрудничал.
Наступили нелёгкие времена. Забота о семье, а нас вместе с сыном было трое, почти полностью легла на мои плечи. Не могу сказать, что мы не боялись худшего, но гроза миновала, Бог миловал, и мы продолжали жить, как и прежде, только экономически ещё сложнее, но так же творчески активно, насыщенно и интересно, с ежегодными поездками на Север (как-то наскребали на это денег), с частыми встречами с не слишком многочисленными, но очень верными друзьями.
«Трилогия московского человека» Геннадия Русского принадлежит, пожалуй, к последним по-настоящему неоткрытым и неоценённым литературным явлениям подсоветского самиздата. Имевшая очень ограниченное хождение в машинописных копиях, частично опубликованная на Западе в «антисоветском» издательстве «Посев», в России эта книга полностью издавалась лишь единожды, и прошла совершенно незаметно. В то же время перед нами – несомненно один из лучших текстов неподцензурной российской прозы 1960-70-х годов. Причудливое «сказовое» повествование (язык рассказчика заставляет вспомнить и Ремизова, и Шергина) погружает нас в фантасмагорическую картину-видение Москвы 1920-х годов, с «воплотившимися» в ней бесами революции, безуспешно сражающимися с русской святостью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не сравнивайте героя рассказа «Король в Нью-Йорке» с председателем Совета Министров СССР Косыгиным, которого Некрасов в глаза никогда не видел, — только в кино и телевизионных репортажах. Не о Косыгине его рассказ, это вымышленная фигура, а о нашей правящей верхушке, живущей придворными страстями и интригами, в недосягаемой дали от подлинной, реальной жизни.Рассказ «Король в Нью-Йорке» направлен не только против советских нравов и норм. Взгляните глазами его автора на наших нынешних «тонкошеих» и розовощеких мундирных и безмундирных руководителей, для которых свобода и правда, человечность и демократия — мало чего стоящие слова, слова, слова…Л.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.