Соловецкое чудотворство - [26]

И так растерялись три подлеца, что замерли на месте как чурбаны, не сразу опомнились. Комроты кричит на придурков: «Почему не хватали?» — «Да он так посмотрел, чисто околдовал!» — «Задержать!» — науськивает. Те кинулись. «Стой!» — кричат. Иван да Марья идут, на них внимания не обращают, как на собак брехливых. Начальник следом бежит, в воздух стреляет, орёт: «Побег! Побег!» Чем бы дело кончилась — плохо бы кончилось, да подоспели тут почтари со своим артельным дядей Филатом. «Нехорошо, начальник, — дядя Филат головой качает. — Пошто девку опаскудить хотели?» Ротный сробел, прыщавое лицо красными пятнами пошло: почтари — люди вольные, молчать не станут, всем расскажут, а за утечку соловецкой тайны награда известная. «Они ввели меня в заблуждение, — на придурков показывает, — за что пойдут на Секирку, а вам предлагаю доставить заключённую в женбарак и ничего не разглашать в её же интересах». Ушли почтари с девицей…

(Продолжает писатель…)

«Ну, сволочи, — ротный к блатнягам обращается. — Что наделали?» — «Да кто знал, что мужики придут?» — те оправдываются. «Вот за это понюхаете теперь Секирку!» — «Э-э, начальничек, — сипатит Толик-сифилитик, — одни мы не согласные, давай и ты с нами за компанию». — «А ну марш вперёд!» — ротный командует. «Шиша, — скалится Толик, — чтоб ты в спину стрелял, как при попытке к бегству!» И началась у них смертельная карусель: бегает вокруг блатняг ротный с наганом, норовит в спину им уделить — только со спины может он застрелить их, чтоб свалить на попытку к бегству, а те вертятся как волчки и орут благим матом, вернее, неблагим матом. Да не выдержали блатняги — как зайцы в разные стороны по кустам сиганули. Начальник прицелился — бах! бах! — подскочил и свалился Толик, как заяц на скаку. Он за Серёгой — бах! бах! — мимо, упал Серёга со страху, начальник подбегает, нажимает курок — нет выстрела, пуст барабан. Ткнул его ногой. «Вставай, падло! Твоё счастье, что патроны кончились. Всё будешь делать, что я велю». Серёга плачет, сапоги начальничьи целует. «Ей-хрест, ей-хрест!» — скулит…

(Продолжает рассказчик…)

Довели почтари девицу до узилища. Поклонилась она им, и почтари поклонились ей низко. Вернулись они в свою почтовую избёнку невесёлые. «Что ж это делается? — старшой их, дядя Филат, размышляет. — Сколь лет я монастырским почтарём служил и всякой раз, как на остров ступишь, душа скачет от радости, что заешка. А ноне прибудешь и всякой раз беды ждёшь, каждой раз зло и убийство… Эх…» — «Бросим у них служить, а, дядя Филат, — говорит самый младший. — Мы, чай, люди вольные, поморы, на Мурман отойдём». — «Бросить-то просто, — раздумывает дядя Филат, — а кто заместо нас страдальцам весточку доставит?» — «Эх, дела…» — вздохнули поморы. Тут Иванушка встал, Всемилостивому Спасу поклонился, а затем дяде Филату в пояс: «Помоги, дядя Филат, как отца родного прошу». Дядя Филат, мужик большого ума, призадумался…

Ну, писатель, помогай…

(Продолжает писатель…)

В те годы вот как было. Строгости хоть и были большие, а всё ж полегче, чем в наши времена. Не все ещё озверели. Иные чекисты сами через царские тюрьмы прошли, помнили, каково человеку в арестантской шкуре. Карали они строго и за всякий пустяк, но уж коли засадили человека, полагали, что издеваться над ним не должно. Были такие, что людей в нас видели, а не быдло. При тогдашнем начлаге Эйхмансе и театр был, и журнал — наш рассказчик про него упоминал, и газета даже. Потом, понятно, шлёпнули того латыша, не подошёл новым временам… А тогда иное было, убеждали заключённых: мы в лагерях людей не унижаем, а перевоспитываем, старайтесь работать лучше, полу́чите свободу. А чтоб надежду в измученных людях поддерживать, каждый год приезжала на Соловки разгрузочная комиссия во главе с товарищем Глебом Боким. Хоть и освободят они несколько человек, а надежду возбудят в тысячах, те и вкалывают из последних сил…

Рассказчик: Понятно, как людьми повелевать: кнутом да пряником!

Писатель: Вот и прибывает на Соловки большой чекист Глеб Бокий на пароходе «Глеб Бокий»…

(Продолжает рассказчик…)

…а прежде назывался «Преподобный Савватий». Вишь они какие, нынешние, ничего своего не сделали, чужое хапанули да поименовали своими именами пароходы, заводы, а то и города. Хоть часок хотят поторжествовать, да недолга прижизненная слава. Как того Глеба Бокого побоку, так и имя на боку закрасили, а потом и сам пароход куда-то делся… А замечаете, ребята, что всех, кто тайну соловецкую знал, всех в расход вывели и своих не пожалели, один Френкель поганый сумел извернуться…

Да… что-то, ребята, обед долго не несут? Слыхал я про того Глеба Бокого, с убеждениями был человек. Ежли, скажем, кто у портрета вождя пукнул, того, полагал, надо хватать и судить строго, но чтоб в морду арестанту или обругать матерно, этого нельзя. И держался он довольно просто, доступен был. Вот к нему-то и решил обратиться наш дядя Филат, не к кому больше. Важный чекист, конечно, дядю Филата знал, да и кто на острове главного почтаря не знал? Принял его почётно, за стол усадил, чаем угостил. Дядя Филат пьёт вежливо, на блюдечко дует, речь ведёт неспешную. У начальника голова полотенцем обвязана. «Что с вами такое, Глеб Иваныч?» — «Голова болит, — жалуется. — Вот ты, Филат Егорыч, народные поверья знаешь, вылечи меня». — «Это можно, — дядя Филат отвечает степенно. — По старинным лечебникам нашим боль в главизне исцеляется тако: варить во чане змей и тем змеиным паром дышать. Да нет ползучих гадов на острове, а на берегу водится довольно». Засмеялся начальник: «И что за люди вы такие, поморы! Говоришь с вами, будто свежего воздуха вдохнул и голова проходит. Кто ж вы такие: карелы или русские?» — «Сами не знаем, говорим одинако по-русски и по-карельски, а держимся старого русского креста». — «Эх вы, несознательные! — начальник смеётся. — Ну говори, борода, что у тебя, чем недоволен?» — «Всем мы довольны, Глеб Иваныч, да есть у нас одна докука…» — «Какая же?» — «Парень наш больно одну девицу полюбил». — «Так что же? Весёлым пирком да на свадебку!» — «Вот то-то, что без тебя, начальник, тут не обойтись. Девица та тебе подчинена». — «Вот оно что… Да… Что ж, не нашлось вашему парню на берегу невесты?» — «Да где ж их взять? Кемлянки — что болванки, село Сорока — мало прока, девки баские, да работницы худые, залокотницы, не работницы, а село Сума — больно умна, Сума не купит ума, сама продаст». Начальник смеётся: «У тебя на всё присказки». — «Говорят так, дразнятся шутейно. Много хороших девиц на воле, а нашему молодцу полюбилась пташка в клетке. Девица-то больно хороша, верь, начальник, за семь десятков такую красу не видывал, а парень по ней сохнет, и девице он мил». — «Хорошо, — говорит начальник, — разберёмся, — и всё на бумажке записал, — заходи, — говорит, — через пару деньков…»