Солонго. Тайна пропавшей экспедиции - [13]

Глава пятая

По небу тянулись скупые полозновицы облаков. День окреп приятным летним жаром, и отсыпаться в кровати стало душно, неуютно. Подушка у Артёма увлажнилась, и, сколько он ни вертел её под головой, наконец пришлось встать, поторопиться к умывальнику — смыть с себя опрелость беспокойной ночи.

За окном перекрикивались птицы. Маленькие, желтоватые, почти не видные в кронах, чижи голосили своё ярмарочное «три-чи-чи». Рядом с ними показывались чечевицы — более заметные птички с окровавленными воротом и холкой. Они молча перепрыгивали с ветки на ветку, участвовать в общей перебранке отказывались.

В поле за дедушкиным двором на упругих безлистных стеблях высились светло-фиолетовые циноктонумы. У них были диковинные бутоны, чем-то напоминавшие морскую звезду с обрезком пуповины в серёдке. Бутонов в одном соцветии собиралось не менее пяти, и стебли под их тяжестью покачивались даже от слабого ветерка.

Весь день Артём помогал маме убираться в доме. Про ночных посетителей он так и не рассказал — вновь убедил себя, что для начала должен самостоятельно выведать все подробности. То и дело подходил к окну, иногда спускался во двор, притворялся, что занят каким-то делом, а сам косился по сторонам — надеялся приметить слежку, но никого поблизости не замечал. Даже Бэлигма в этот день не приходила.

Марина Викторовна успела по телефону в общих словах рассказать мужу о тайной комнате Виктора Каюмовича, о его дневниках, о двух золотых самородках. Сергея Николаевича её слова чрезвычайно заинтересовали, и он жалел, что не может приехать сразу, не дожидаясь субботы.

Перед сном дедушкины документы решено было спрятать назад, в сейф.

— Так будет спокойнее, — заметила Марина Викторовна.

Артём испугался, что мама попросит его выложить и нефритовую фигурку, но Марина Викторовна, кажется, вообще забыла про неё.

Ночью Артём устроил себе караульные обходы. Для верности ходил с ножкой, отбитой от кухонного стола. Представлял, что это — ружьё, и выцеливал в дворовой темноте таинственных разведчиков. Юноша надеялся в этот раз проследить за незнакомцами — пройти по их следам, узнать, где они живут, быть может, подслушать их разговоры, выведать их планы. Однако ни участкового, ни его друга-гиганта Артём так и не увидел. Ночь брала своё, и он задремал на посту — возле входной двери на первом этаже, чем с утра порядком напугал маму.

К девяти часам приехал Сергей Николаевич. Бодрый, подтянутый, в свои тридцать семь лет он бы выглядел ещё совсем молодым, если бы не потяжелевшее лицо и тёмная щетина, неизменно покрывавшая его щёки. Но осанка для такого возраста оставалась неестественно прямой, уверенной — она сохранилась у него с тех лет, когда он играл за молодёжную команду иркутской «Звезды», и придавала ему вид порывистого, всегда готового к действию человека. Впрочем, когда Сергей Николаевич стоял рядом с женой, его выправка казалась комичной — Марина Викторовна была значительно выше мужа. К тому же с копной светлых волос, которые она стягивала в торчащий хвостик или в две упругие косички, в цветной юбке с воланами, в лёгкой блузке Марина Викторовна выглядела значительно моложе своих лет.

Сергей Николаевич приехал вместе с профессором Тюриным — давним другом, преподавателем истории в Иркутском университете.

«Началось, — с недовольством подумал Артём, увидев, с каким задором папа расхаживает по дому, осматривает следы погрома и на ходу выспрашивает у Марины Викторовны, приходил ли ещё кто-нибудь из полиции. — Сейчас начнёт командовать».

Артём не ошибся. Командовать Сергей Николаевич любил. Первым делом потребовал перенести всю выброшенную мебель со двора в дом, назвал это расточительством и обещал, что при первой возможности постарается всё починить. Мама только вздохнула. Знала, что чинить он ничего не будет, но и споров не потерпит. Придётся всё выбрасывать тайком и понемногу — выносить на свалку то поломанный стул, то обломок тумбы.

Папа посмеялся над защёлкой, которую прибил Артём, пообещал позже восстановить нормальный замок. Далее отругал жену и сына за то, что они самостоятельно полезли в потайную комнату.

— Там могли быть ловушки!

— Господи, какие ловушки?! — возмутилась мама.

— Такие. Как в египетских пирамидах. Если старик Корчагин дорожил своими тайнами, мог устроить западню.

— Там ничего не было.

— Неважно. Могли бы меня подождать. Я должен был всё сфотографировать.

— Ты и сейчас можешь всё сфотографировать.

— Этим и займусь.

Марина Викторовна догадалась, что Сергей Николаевич хочет описать случившееся здесь в своей газете, и пожалела о том, что вообще приехала в Кырен, что нашла дневники отца и рассказала о них мужу. Впрочем, его можно было понять. В последние годы дела у него шли всё хуже. Истории ему попадались ничтожные, и если в молодости он печатался на первых полосах, то теперь скатился на самое дно, иногда оказываясь на одной полосе с кроссвордами.

Тюрин между тем стоял возле окна. Потрёпанный, заспанный, интереса к происходившему он не проявлял. Судя по всему, Сергей Николаевич ещё тёмным утром вырвал его из кровати, криками и мольбой заставил сесть в машину — надеялся на месте событий получить ценный комментарий историка. Впрочем, Тюрин редко выглядел иначе. Полноватый, в неизменных чёрных брюках, в бежевой жилетке, увешанной двумя десятками кармашков на липучке, профессор везде смотрелся чудаковато — неважно, приходил ли он на лекции в университет или шёл в магазин за хлебом. Картину дополняли очки в толстой оправе, панамка, под которой Тюрин прятал лысину с обрамлявшей её паклей взъерошенных волос, и строгие чёрные ботинки. Свои ботинки он любил. Тюрин мог запустить до кислого запаха всю одежду, но начистить ботинки никогда не забывал — для этого в одном из кармашков его жилетки всегда имелся соответствующий набор в кожаном футляре: губка с кремом, баллончик чистящего средства и щётка из натуральной щетины кабана.