Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. - [49]

Голландия и дети

Приехав в Голландию, я был удивлен тем, что все пятилетние дети белобрысые и кучерявые. Только потом я узнал, что их водят в особые парикмахерские для окраски и завивки (даже мальчиков), а самый популярный товар – специальные завивочные цилиндры. Родители привязывают их на ночь к волосам детей.

Еще там маленькие дети не писают, как у нас, где попало. Даже если ты пятилетний, тебя все равно поведут в туалет, а не дадут сделать свое дело на газоне.

Сначала я думал, что это от высокой культуры, но потом узнал про закон, запрещающий детям носить лайкровые колготки, чтобы не будоражить слабых взрослых. Слабые взрослые могут возбудиться на детей, и произойдет аморальное действие.

Я приехал с бабушкой в Голландию к сыну (который остался с бывшей женой), а бабушка раздела его догола на пляже. Так прибежала полиция, а моя бывшая еще долго на всех визжала, называя нас варварами и дикарями.

Молодость, молодость

Художник Кондратий

Художник Кондратий всегда писал своеобразно, но сотворил творческую мастерскую, где для новых русских и властей предержащих стал рисовать огромные многометровые полотна, которые не стыдно поставить в загородных виллах и повесить на глухие стены московских небоскребов.

Однажды ему пришел заказ от Лидии Петровны Скобликовой, владелицы консервного завода в деревне Задукино. На картине необходимо было нарисовать семь ее спаниелей, резвящихся в розовых пижамах на лужайке перед рублевским загородным домом.

Кондратий заказ принял, но с горя вошел в транс, близкий к помутнению рассудка: он заперся дома и никого не впускал, отключил городской телефон и выкинул мобильный.

Через неделю Кондратий вышел из дома весь перемазанный краской и заплаканный. Он бегал с кисточками по улице и орал: «Мне баба нужна. Это только баба сможет нарисовать».

Дато

Когда в Пицунде началась война, пятидесятилетний Дато бежал из Абхазии в Москву, где поселился с женой и двумя детьми в съемной однокомнатной квартире и купил за пятьсот баксов полуразвалившуюся гнилую «шестерку».

Теперь по ночам он дежурит возле метро «Комсомольская» на площади трех вокзалов и караулит приезжих и командировочных. Пассажирам он по дороге рассказывает о своей судьбе: как получил статус беженца, как устроился на завод, как дослужился от дворника до начальника цеха и удостоился от завода трехкомнатной квартиры на Гоголевском бульваре и как оставил ее жене с детьми, потому что ушел к молодой, двадцатилетней, студентке Текстильного института, с которой и живет в общежитии. Потом Дато обычно добавлял, что он еще молодцом, а пассажиры косились на его статную фигуру.

Развозя людей по сияющей, переливающейся огнями Москве, Дато от случая к случаю повторял одно и то же, а когда те выходили, долго сигналил им и мигал фарами.

Отрез достоинства

Жизнь художника, так же как и поэта или критика, очень тяжела в современном мире, причем как в России, так и за границей.

Пристрастие праздной публики к шоу приходится удовлетворять с помощью зычных перформансов, поэтому люди творческие пускаются во все тяжкие. Достаточно открыть энциклопедии зарубежного арт-искусства, чтобы убедиться в этом.

Лорд Ф. при стечении народа кусал себя до крови, снимал отпечатки укусов и продавал их на аукционах, а граф Т., будучи в здравом уме и трезвой памяти, отрезал себе достоинство и разрубил на части.

Поэтому, когда мне говорят, что поэт С. в Зверевском центре вбивал посылочные гвоздики в черепа своих последователей в зале с тысячей зрителей, я лишь загадочно улыбаюсь.

Кот

У нас в квартире появился кот, но он домашний, поэтому сам мышей не ловит, зато очень любит с ними играть. Догонит, а потом отпустит, отпустит, а потом – снова догонять. Так как мыши у кота долго не живут, каждые выходные я хожу в подвал и на специальный клей ловлю мышей. Наловлю штук пять и несу в дом, чтобы было хорошо коту. Кот доволен. Жена и дети довольны.

Петрович в больнице

Петрович служил в Министерстве иностранных дел главным сантехником больше тридцати пяти лет. Каждый день при любой власти он приходил в столовую за полчаса до начала обеда и занимал очередь. Этот обычай достался ему по наследству от Трифона Георгиевича, который восемь лет назад с должности монтера ушел на пенсию.

Петрович всегда приходил в рабочем комбинезоне, долго читал меню, а потом вслух обсуждал его особенности: «Котлеты сегодня по-киевски», или «Будет филе морского языка с паприкой», или «А как же рассольник по-ленинградски с цветной капустой?»

Потом подходила его бригада и другие женщины сорокалетнего, но молодящегося возраста из разных отделов, и ровно в двенадцать тридцать Петрович рысцой подбегал к раздаче, набирал самых дешевых блюд и шел в дальний левый угол зала за отдельный столик, чтобы поесть. По окончании обеда он обычно говорил громко: «Спасибо» – и относил поднос на мойку.

Однажды Петрович заболел и не пришел, а вся очередь стояла и не решалась войти внутрь, пока кто-то не сказал, что Петрович в больнице.

Молодость, молодость

В глубокой молодости, пятнадцать лет назад, я часто грубил людям, потому что был уверен в себе. Я мог забраться на стол и назвать поэтов О., Л. и К. бездарностями или вылезти из окна и прокричать в окна профессорам Литературного института А. А., Б. Б. и В. В., что они тупорылые бараны. Но так как я всем нравился и имел многообещающие тексты, мне это сходило с рук. Все меня любили, поддерживали и лелеяли.