Соломенный кордон - [106]

— Чего тебе толковать? Скоро конец экзаменам и Надюха приедет...

— Что ты все о Надюхе долдонишь? — вскипел я. — Мне просто купить кое-что надо.

— И купить лучше, чем в Москве, здесь не купить...

— Да, ты прав... — сдался я.

Прошло еще больше десяти дней, пора бы Надежде приехать, а ее все нет и нет.

Фекла Артемьевна пришла к нам вечером, когда мы с Ведриным играли в шахматы. Как только она появилась на пороге, у меня перехватило дыхание. «Приехала! — обрадовался я. — Но почему не сама пришла?»

Вид у Феклы Артемьевны был взволнованный, в руках она теребила какую-то бумажку. Беспокойство охватило меня, и я невольно потянулся к бумажке.

— Телеграмма, — сказала растерянно Фекла Артемьевна.

Я прочитал текст: «Мама институт поступила приехать не могу. Привет Максиму. Целую Надежда».

— Ф-фу-ух! — выдохнул Виктор.

— Не приедет, — развела руками Фекла Артемьевна.

— Почему? — выпалил я.

— Не знаю, не знаю, что и думать. Время сейчас горячее, уборка, да хозяйство не на кого оставить. Я бы съездила... — Она посмотрела мне в глаза.

— Я тоже не могу поехать... Савелий Фомич не отпустит. — Я говорил, а сам мучительно старался угадать причину, почему Надежда не пишет, почему не приедет. — Не поеду!.. — зачем-то повторил я, когда Фекла Артемьевна была уже у двери.

— Правильно делаешь! — поддержал меня Виктор. — Ей письмо лень написать, а ты мотайся туда-сюда.

Свой отъезд из Знаменки я наметил на предпоследний день августа. Прикачу в Москву и через день на занятия, а там будет не до Надюхи.

Двадцать девятого числа я уже не погнал стадо. Савелий Фомич сам принес мне деньги за последний месяц, положил на стол. Я взял их и машинально стал считать, Триста двадцать рублей.

— Почему сумма такая? — спросил я старика.

— Сколь положено, — ответил он.

— За те месяцы мне платили по триста, первый месяц мы с вами вместе сколько дней работали. Я вам должен вернуть еще те деньги...

— Какие те деньги? — возмутился Савелий Фомич. — Ты работал, тебе заплатили. А тут больше потому, что молодняку в стаде прибавилось, за телят тоже платят...

— Так опять же мы с вами...

— Ну да, ага, иди-ка ты к едрене бабушке, скубент! Прощай!.. — он схватил кепку и ушел. Таким сердитым я не видел старика.

Виктор денег у меня тоже не взял.

— Ничего не знаю. С Партизаном сам разбирайся. Он такой старик, что если втемяшит в голову, колом не вышибить.

Утром чуть свет в дверь забарабанили. Я вскочил как ошпаренный: «Опять проспал!» — мелькнула мысль, но, увидя Савелия Фомича, вспомнил, что вставать сегодня рано ни к чему.

— Максим, ты это, за вчера не сердись. Живем мы со старухой в достатке, хорошо живем, и дети в достатке. Я как кум королю. Ты учись, сынок, учись и будь как Виктор, дружок твой... тут вот бабка гостинчик на дорогу передала. — Он поставил передо мной набитую чем-то авоську, неловко ткнул мне в ладонь куцепалую руку, поспешно вышел. — Будет нужда — приезжай! — услышал я со двора.

Последнее августовское утро в Знаменке выдалось пасмурное. Чувствовалось приближение осени. Моросил прохладный дождик, ракиты на Галчанке потускнели, от каждого порыва ветра с них сыпались желтоватые листья — первые ласточки осени. Они падали в небольшой ручей и лодочками неслись по течению.

«Хорошо, что рядом нет Надежды, а то бы совсем тяжко пришлось», — подумал я.

Авоську и свой чемодан я уложил в рюкзак, который подарил мне Ведрин.

— Вот тебе рюкзак, бери, не отказывайся, — сказал он. — В Москве купишь новый и пришлешь мне.

В конце деревни нас перехватила Чикиринда:

— Ох, батюшки, успела! — с трудом переводя дыхание, затараторила она. — Я-то думала, зайдет Максим напоследок к бабушке, а он как навострился — не угонишься...

— Так я вам письмо думал написать, — попытался я исправить положение.

— Письмо, внучек, письмом, а к бабушке Чикиринде надо бы зайтить...

И тут только я заметил в руках у нее большую плетеную корзину.

— На дорожку пирожков, гусенка. Тама все слопается, бери, бери!

Виктор снял рюкзак и вытряхнул туда содержимое корзины,

— Спасибо, бабушка!

— Что же ты натворил, супостат эдакий! Там же в тюрю все превратится!

— Ничего, бабушка, я бережно довезу, а студенты и тюрю слопают.

— И то правда, — согласилась она, — погода с прохладцей, они поостынут, затвердеют. Дык ты тольти осторожно. А корзинка, она еще в хозяйстве сгодится.

Я поцеловал Чикиринду в холодную мокрую щеку, и мы пошли к автобусной остановке.

Дождь усилился. По трассе, разбрызгивая воду, мчалось такси. Видно было, что оно не пустое, но я выскочил на асфальт и поднял на всякий случай руку. Такси остановилось.

— Что, спешишь удрать? — прищурился Ведрин. — Автобуса не можешь подождать?..

— А что мне автобус, я сейчас кум королю... в Москву скорым и в мягком вагоне!

— Ну, давай, жми! — Виктор теранулся колючим, как наждачная бумага, подбородком о мою щеку, поставил в багажник рюкзак и, когда шофер захлопнул его, крикнул:

— Чемодан-то вытащи, а то и впрямь тюрю в общагу привезешь! — Машина тронулась, и я услышал: — Привет Надежде!

«Неужели он решил, что я пойду ее разыскивать?..

За ветровым стеклом мелькали поля, перелески, овраги. Пассажиры о чем-то вполголоса разговаривали между собой, я внимательно стал всматриваться в дорогу, стараясь определить место, на котором мы встретились с Вюшкой. «А что, если он стоит сейчас там и рассматривает машины?..»