Соло для влюбленных - [27]

– Привет, – мягко сказала Лариса, отчего-то чувствуя вину, будто она не имела права разыскать его в этот поздний час.

– Привет. – На том конце повисло молчание.

– Ты занят? – спросила она, сознавая, что говорит глупость. Чем он мог быть занят в час пятнадцать ночи?

– Да, – сухо ответил Глеб, – увидимся завтра. Гуд бай.

– Бай, – машинально повторила Лариса.

Все эти странности могли значить лишь одно: у нее все-таки есть соперница. Иначе где Глеб может проводить ночи?

На следующий день Лариса особенно пристально приглядывалась к нему, стараясь выискать следы пребывания у другой женщины, но их не было: ни даже самого слабого запаха духов, который предательски хранит на себе одежда, ни других мелких улик, по которым женщина может определить, что ее возлюбленный делит постель не только с ней одной. Глебу никто при Ларисе не звонил на сотовый, хотя он всегда держал его включенным, и это тоже лишний раз доказывало, что других женщин у него нет.

Она пробовала поговорить с ним начистоту, требовала объяснить, где он пропадал накануне, но Глеб виртуозно и умело переводил разговор на другую тему или обращал все в шутку. Поссориться с ним было невозможно, да ей этого и не хотелось. Только увидев Глеба, его лучезарную улыбку, она сразу забывала о своих подозрениях. А возвращался после своих коротких отлучек он всегда в приподнятом настроении и бывал с Ларисой особенно ласков и внимателен.

Спектакль между тем зрел как на дрожжах. Репетировали в концертном зале, иногда по пять часов кряду. После таких репетиций Лариса чувствовала себя до того вымотанной, что едва добиралась до гримерки. Мила, роль которой была несоизмеримо меньше, тоже еле ползла со сцены, вполголоса честя неуемного Лепехова, называя его маньяком, садистом и извергом. Другие солисты выглядели не лучше, и лишь один Глеб, казалось, не испытывал от многочасового непрерывного пения никакого дискомфорта.

Порой Лариса просто поражалась его выносливости – рубашка на нем промокала насквозь, волосы прилипали ко лбу, лицо становилось бледным, но, несмотря на все это, Глеб продолжал весело улыбаться, дурачился, передразнивая то одного, то другого певца труппы, и изображал их, кстати, очень похоже и даже талантливо. До прихода Ситникова в труппу самым работоспособным и физически крепким из солистов-мужчин считался Артем, но теперь Глеб явно перепевал и его. При всем этом Ситников обладал удивительно легким характером: никогда не принимал близко к сердцу порой довольно язвительные замечания Лепехова и безропотно готов был повторять одно и то же место десятки раз, в отличие, например, от той же Милы или Саприненко, позволявшего себе открыто возмущаться, если его заставляли петь что-либо снова.

Такие профессиональные качества Глеба вызывали у Ларисы искреннее восхищение и были гармоничным дополнением его личного обаяния.

Ближе к двадцатым числам августа Лепехов дал труппе еще один выходной помимо вторника. Он пришелся на воскресенье и оказался Ларисе очень кстати: с дачи каждый день звонила мама, уговаривая приехать хоть на пару часов. Отец после того скоропалительного отъезда дочери третью неделю мучился гипертонией, ворчал, изводил мать, нарочно нагружая себя тяжелой физической работой по огороду, делать которую ему было категорически запрещено, мотивируя свое упрямство тем, что Ларисе нет дела до дачного хозяйства и родительских нужд. Поэтому в подаренное Лепеховым воскресенье она скрепя сердце собралась, уселась в машину с уже замененными передними колесами и покатила на ненавистную дачу налаживать с отцом дипломатические отношения.

Лариса звала с собой Глеба, но тот отказался, ссылаясь на то, что все детство провел на грядках, окучивая картошку и выпалывая сорняки.

Она особо и не настаивала, повторяя про себя один и тот же веский аргумент в пользу личной свободы каждого: Глеб ей не муж, она ему не жена, и никто из них не имеет права навязывать другому свое желание или мнение.

Как Лариса и предполагала, выходной прошел скверно. С Дмитрием Леонидовичем вместо перемирия случился еще больший конфликт. Он с места в карьер стал упрекать дочь в том, что за весь август она пробыла на даче два дня, да и те не полностью. Мать напрасно старалась взять на себя роль буфера.

Лариса смотрела на них с тоской и тайным раздражением. Господи, как могло оказаться, что ее родители и она такие разные, совершенно чужие друг другу? Ведь они, эти люди, родили ее, вырастили, воспитали. Они же наверняка любят единственную дочь. Так почему же им так необходимо мучить ее, доводить до белого каления своими комментариями?

Ответа на эти вопросы Лариса найти так и не смогла, но к вечеру поняла одно: бесполезно пытаться что-то склеить. Тот, кто не хочет тебя понять, не сделает это, даже если ему долго и доступно объяснять на пальцах. В таком случае лучше уйти, чтобы не трепать нервы себе и другим.

Лариса молча дослушала гневные тирады Дмитрия Леонидовича, после чего натянула на водопроводный кран длинный шланг и отправилась в теплицу поливать желтеющие с одного бока помидоры – маленькие, точно фиги. Она никогда не могла взять в толк, зачем родителям нужно было с февраля расставлять по всем подоконникам бесчисленные половинки от молочных пакетов, наполненные землей, долго и упорно поливать проклюнувшуюся чахлую рассаду, с величайшими предосторожностями перевозить ее на машине в огород, а затем все лето ежедневно поливать, пропалывать, прищипывать и обрывать лишние листья. Так повторялось из года в год, и результат был одинаков: маленькие зеленые плоды, которые нужно успеть собрать до наступления первых холодных ночей, разложить на газетах по всему чердаку и терпеливо ждать, пока выращенный продукт покраснеет.