Солнечный огонь - [23]

Бараки щелястые были, промерзлые насквозь. Стены изнутри - в инее. Нары в два, а то и в три яруса. Голые доски. Освещение - фитили из ваты, пропитанной рыбьим жиром. Посередине барака железная бочка, пробитая под печь. Если дрова не сырые - раскаляется докрасна, вокруг нее сушили портянки, их тяжелый дух застилает весь барак. На ночь бы сдать в сушилку мокрую рабочую одежду, так на голых досках замерзнешь окончательно. Вот и приходится спать в задубевших тряпках.

Пищу давали холодной. Хлеб черный, мерзлый, рубили на пайки топором. В баланде даже кости от рыбы не попадались, плавали лишь какие-то редкие зерна или гнилой горох, редко когда - картофель ная шелуха.

Работа - круглосуточно. Настоящее поле боя: то ночи штурмов, то день рекордов. Только тут открылось Абдуррахману, что такое настоящий лагерь. Неумолкающий мат, дикий шум перебранок блатных вперемешку с воспитательной агитацией. В неразберихе при взрывах скал - много искалеченных и разодранных насмерть. И только одно обращение, одна погонялка, одна присказка: "Давай! Давай! Давай!.."

"Канал должен быть построен в короткий срок и стоить дешево!" - таково указание товарища Сталина. Даже двух полных лет не отпустил вождь на строитель ство Беломорканала. Панамский канал протяженностью в 80 километров строился 28 лет, Суэцкий - 160 километров за 10 лет. А проклятый Беломорский - длиною в 227 километров - за двадцать месяцев! Ни дня отсрочки!

Начальство требовало выполнения плана любой ценой. Инженеры говорили: нужно делать бетонные сооружения. Лагерные чекисты отвечали: не хватит времени. Инженеры: нужно железо. Чекисты: замените деревом. Инженеры: нужны трактора, краны, строительные машины. Чекисты жестко парировали: на это валюты нет, делайте все руками рабочих. И делали. Так торопились, что проект составляли раньше изыскательных работ на местности.

"Каналоармейцы! Ударим по темпосрывателям!" - ветер треплет натянутый на шестах лозунг. Разносятся по котловану звуки играющего для поднятия духа каторжников духового оркестра, тоже состоящего из зеков. То рев трубы прорежется сквозь метель, то уханье барабана, то бряканье тарелок.

- Господи... - слышит Абдуррахман сдавленный шепот Матвея. На пару с ним они стараются поддеть ломами огромный валун. - Душегубка! Загнали нас сюда на погибель...

- Ты не надрывайся, не надрывайся, - в тон товарищу тихо бормочет Абдуррахман. - Руками маши, а не надрывайся, жилы не рви... Нам нужно выжить... Мы должны быть хитрее их... Слышишь, Матвей?..

И они слажено долбят и долбят железом окаменевшую землю, пока не поддается валун, нехотя сдвигается с места охваченный сетью, которую тащит костлявая бурая лошаденка.

Абдуррахман присматривается к низенькому худому мужичку в заплатанном бушлате. Мужичонка отчаянно покрикивает на свою доходягу-лошадь, но несчастное животное и так выбивается из последних сил.

- Земляк, земляк, - вдруг вскрикивает всегда спокойный и уравновешенный Абдуррахман. Он подбегает к мужичку, вглядывается в него: седая щетина, красные слезящиеся глаза, обожженное морозом лицо.

- Ты азербайджанец? - впервые за долгое время Абдуррахман говорит на родном языке и слышит в ответ родное: - Да, брат... Я из Зангезура...

- А я из Нахчивана, Абракунисский район...

Они смотрят друг на друга, и мужичок вдруг заходится кашлем, прижимает самодельную рукавицу к беззубому рту... Абдуррахман замечает на рукавице свежие пятна крови.

Увидав смятение на его лице, земляк криво усмехается:

- Вот так, брат... Съел меня лагерь. Чахотка... Уже четыре года, как я - зек. Здесь и умру. Я был учителем... Сам не верю - неужели был? Теперь меня вообще нет....

Он неожиданно приближает свое сморщенное от муки лицо к лицу Абдуррахмана:

- Ты понимаешь, брат, что с нами сделали?.. Ты слышал про Зангезур? Там лились реки крови... Армяне резали нас и жгли... Кто сопротивлялся - тот здесь... Они ничего не забыли... Ты понимаешь? Они меня через восемь лет достали... Если выживешь - помни Зангезур...

Абдуррахман ничего не успевает ответить, потому что к ним уже со всех ног бежит бригадир, матерясь и грозя дрыном*. Мужичок, чье имя даже не узнал Абдуррахман, суетливо ковыляет в сторону, подхватывает вожжи, начинает истошно понукать лошадь. Тяжело ползет по снегу валун. А они с Матвеем вовсю колотят землю около следующего камня.

______________ * Дрын - дубинка, палка (просторечие)

- Пайки лишу... В штрафном давно не загорали, вашу мать... - ветер доносит бригадирскую ругань и надсадный туберкулезный кашель земляка-азербайджанца.

Все плывет в сознании Абдуррахмана. Не замечает он ни бьющего в лицо колючего снега, ни того, что окончательно расползлись ботинки на ногах, и черные от мороза пальцы совсем онемели. Белый тонкий листок бумаги колышется, подрагивает у него перед глазами, тот листок, что показали ему в ОГПУ, написанный 12 октября 1930 года: "Дело № 0337. Выписка из протокола... По обвинению гражданина Абдуррахмана Гасан оглу Гусейнова, 32 лет, уроженца села Арафса Абракунисского района, беспартийного, неграмотного, лишенца... Приговорен в концлагерь сроком на..." И подпись: Орбелян, оперработник Нахчиванского отделения ГПУ.