Солнечный день - [5]
Подтянутый мужчина шестидесяти лет.
Где мне взять силы для изящного полета в омутовую стынь, туда, где некогда следовало черпать силы для подвигов, которых я не совершил, когда это было так необходимо, и которые вместо меня совершила Элишка?
Я миновал улицу нового района, за последние годы он добрался от западной части города до самого моего дома. Дом выстроил еще мой отец, городской вахмистр, где-то в начале века, купив на отшибе участок земли, что подешевле.
Улица, в обрамлении домов-коробок, была тиха. Рабочие на стекольную фабрику уже прошли, а дети еще нежились в постелях, пользуясь каникулами.
Мне встречались лишь домашние хозяйки с утренними покупками.
На углу Шрубаржовой улицы примостился мой персональный табачный киоск. Я остановился и купил пачку трубочного табаку.
— Доброе утро, пан учитель, — сказал продавец. — На рыбалку? Везет же людям! — добавил он с завистью.
Он всегда был необуздан и несдержан на язык. Как-то во время войны я застал его за опасной акцией: на деревянном заборе лесопилки Бубликовых он малевал вполне однозначное заявление:
«ГИТЛИР ДУРАК, ХОТЯ ВСЕ РОВНО ВЫ ЕТО ЗАЧИРКНЕТЕ!»
Я отвесил ему пару оплеух за грамматические ошибки и сообщил об опасной деятельности его отцу. Но мальчишка не извлек никакой пользы из преподанного ему урока. Через три года он сбежал в Словакию к повстанцам и потерял там обе ноги. В двадцать лет унаследовал после матери табачный киоск и ужасно растолстел.
Купив табаку, я перешел на солнечную сторону улицы.
Проехал грузовик с хлебом, и шофер, тоже мой бывший ученик, дружески помахал мне рукой.
Шрубаржова улица упирается в ручей, что бежит от реки к стекольной фабрике. Я перебрался через него по зыбким деревянным мосткам и против течения ручья зашагал к плотине.
Река приветствовала меня тихим шумом. Двухнедельная сушь так изнурила ее, что вода едва плескалась, с трудом переливаясь через деревянную обшивку плотины.
На деревянном настиле навзничь лежала Незнакомка, предоставив воде омывать свои великолепные плечи.
Я мечтал об этом. О том, что она здесь будет. С самого начала каникул я мечтал о том, что она будет здесь.
Она появляется у реки вот уже несколько лет, всегда в середине первого месяца школьных каникул, и исчезает, когда убраны последние снопы на окрестных косогорах.
Она красива.
Нет, не впадайте в ошибку, это не сластолюбивый лепет старикашки, вообразившего себе бог весть что.
Незнакомка прекрасна иною, в моих глазах значительно более эстетичной красотой. У нее статная фигура с тяжелыми материнскими грудями и великолепные широкие бедра. Лицо с аристократически правильными чертами отмечено следами давней трагедии. У нее красивые руки и красивые ноги. У нее красивые седые в голубизну волосы.
Она красива, потому что одна.
Она красива, потому что похожа на Элишку и, словно не внимая времени и событиям, продолжает ее жизнь.
Христиане, буддисты и, по всей вероятности, мормоны тоже имеют свои святыни.
Элишка — святыня моей души, и даже если ее когда-либо задела хоть краешком тень, она все равно озаряет меня своим лучезарным светом.
Родители Элишки были преуспевающими владельцами мануфактурного магазина на площади. В прохладном, по тогдашним понятиям роскошно обустроенном помещении бесшумно порхали несколько приказчиков. За кассой царила мать Элишки, отцветающая красавица. Отец — пан Кейзлар — в магазине появлялся изредка. Он восседал в конторе за домом или ездил по торговым делам. Клиентуру составляли местные сливки общества.
Элишка изучала французский и английский, а также мужчин. Они летели на ее зрелую, совершенную красоту, словно бабочки на огонь. Опалив их головы и сердца, Элишкины теплые зеленые глаза снова становились холодными и надменными.
Сынки городских богачей изнывали от любви к ней и, хотя это нынче покажется диким, совершали попытки самоубийства. Их сестры ненавидели Элишку, сладко завуалировав свою ненависть восхищением, ибо она разрушила не один досконально продуманный брачный союз.
Я познакомился с Элишкой на теннисной площадке. Теннис в конце двадцатых годов был у нас в городке в большой моде. Всякий пожелавший быть на виду и преуспеть в жизни не мог обойти теннисных кортов.
Элишка играла хорошо, но для меня тяжеловато. На первый раз я дал ей выиграть несколько сетов. Она заметила это и сказала по-английски в своей бесстрастной манере:
— Даже самый лучший теннисист не всегда выигрывает.
Она любила говорить по-английски или по крайней мере пересыпать речь английскими выражениями. В ее устах это никогда не звучало снобистски.
— Please, прошу, — ответил я косноязычно с бонвиванским поклоном, потому что ничего лучшего мне в голову не пришло.
Под язвительное перешептывание остальных дам и враждебные, неприязненные взгляды присутствующих мужчин я попросил разрешения проводить ее.
Эта инициатива стоила мне пятнадцати лет бездонного счастья и бездонного отчаяния. Пятнадцати лет супружеской жизни с Элишкой.
Она спокойно расторгла помолвку с сыном владельца лесопильни Бублика и предложила мне, опьяненному счастьем, вступить с ней в брак. Элишка крепко держала в руках и своих родителей тоже. Они никогда не выказывали явного недовольства ее замужеством с небогатым учителем. Я не слышал от них кривого слова. Они просто-напросто весьма учтиво меня игнорировали.
Книга первая. Посвящается Александру Ставашу с моей горячей благодарностью Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.
Книга вторая. Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.
Книга представляет собой оригинальную и яркую художественную интерпретацию картины мира душевно больных людей – описание безумия «изнутри». Искренне поверив в собственное сумасшествие и провозгласив Королеву психиатрии (шизофрению) своей музой, Аква Тофана тщательно воспроизводит атмосферу помешательства, имитирует и обыгрывает особенности мышления, речи и восприятия при различных психических нарушениях. Описывает и анализирует спектр внутренних, межличностных, социальных и культурно-философских проблем и вопросов, с которыми ей пришлось столкнуться: стигматизацию и самостигматизацию, ценность творчества психически больных, взаимоотношения между врачом и пациентом и многие другие.
Роман посвящен театру. Его действующие лица — актеры, режиссеры, драматурги, художники сцены. Через их образы автор раскрывает особенности творческого труда и таланта, в яркой художественной форме осмысливает многие проблемы современного театра.
От автора В сентябре 1997 года в 9-м номере «Знамени» вышла в свет «Тень слова». За прошедшие годы журнал опубликовал тринадцать моих работ. Передавая эту — четырнадцатую, — которая продолжает цикл монологов («Он» — № 3, 2006, «Восходитель» — № 7, 2006, «Письма из Петербурга» — № 2, 2007), я мысленно отмечаю десятилетие такого тесного сотрудничества. Я искренне благодарю за него редакцию «Знамени» и моего неизменного редактора Елену Сергеевну Холмогорову. Трудясь над «Выкрестом», я не мог обойтись без исследования доктора медицины М.