Солнечные пятна - [42]

Ан-Надм вышел от хана в полнейшей растерянности. Старый лис был убедителен, как никогда. Скорее всего, он и правда не имеет отношения к отравлению. Но кто тогда? Гюль? Он ведь покупал яд, а потом зачем-то прятался под кроватью. Что если он отравил наследника и ожидал, когда тот умрет? Эх, не стоило устранять его так поспешно.

По дороге домой вырисовалась полная версия. Гюль купил яду и незаметно дал его Озхану, наверное, подсыпал в вино (ан-Надм вспомнил кубки в спальне), а сам ушел и вернулся ночью, когда наследник уснул, чтобы убедиться, что яд подействовал. Но яд не убил наследника — видимо, Гюль действительно не рассчитал дозировку. По стечению обстоятельств именно в это самое время к наследнику заявился ан-Надм, и Гюлю не оставалось ничего другого, кроме как спрятаться под кровать. Дальше случилось то, что случилось (причем ан-Надм припомнил, что Озхан был бледен и явно чувствовал себя крайне неважно), а мерзкий Гюль все это время сидел под кроватью.

Версия была складная, и ан-Надм немного утешился. И лишь перед сном, уже в постели, его ужалила холодная, как северная гадюка, мысль. Гюль прямолинеен, сказал хан, он никогда бы не выбрал яд. Значит, эта версия неверна. Или, что еще страшнее — она верна, но Гюль действовал не от себя, а по приказу. А приказы ему отдавал только один человек во всем мире — Озмак II.

Значит, все-таки хан. Теперь картинка проявилась почти полностью. Вот ведь старый лис. Не могу, говорит, убить будущее страны. Еще как можешь, лжец и истеричка.

Ан-Надм заснул спокойно впервые за две недели. Одной страшной тайной в его мире стало меньше.

Жажда

Все три дня в пути он не спал. Или, наоборот, спал — сейчас уже трудно было понять разницу между явью и дремой. Бесконечная жажда иссушила его разум, оставив только маленький колючий росток, и этот росток стремился на север. Успеть, успеть.

Всего три дня назад он выехал из Южного Волока, а казалось, прошла целая вечность. Воспоминания иссохли и выкрошились, как пепельные горы Неджда, безжалостное солнце сожгло их и обратило в песок, а ветер развеял его по всей земле. Он уже не помнил, как его зовут, что он делал раньше, где жил и кого любил. Он помнил только две вещи — лицо Ставроса, отлетающего прочь сквозь пелену дождя, да свое послание. «Юг наступает» — вот почему он здесь, вот зачем он все еще едет на север, а не упал замертво среди раскаленных камней. Юг наступает. Огромная, дикая сила, которая сметет все, если подпустить ее слишком близко.

Вода в меху кончилась к вечеру первого дня. Дождь, водопадом низвергавшийся в Южном Волоке, там и остался: над пустыней всегда ясно. Он мчал во весь опор, пока жара не стала нестерпимой даже для лошади, боясь преследования — но его не было. Едва ли кто-то из южан рискнет отправиться этой дорогой. Дорогой смерти.

Еле заметная тропинка посреди бескрайней каменистой пустоши, отмеченная лишь верстовыми камнями, известными только пустынникам, переметаемая песком. Он не знал ее точно, и часто гадал, правильно ли двигается, нужный ли это камень, и все чаще полагался на лошадь. Она уже ездила здесь, она должна помнить.

К вечеру второго дня жажда стала невыносимой. Пустынная лошадка, такая же серая, как и скалы вокруг, еще чувствовала себя неплохо — по крайней мере, ноги у нее не заплетались. Но сам Эвримен умирал. В глазах двоилось, ему мерещились миражи.

Ночью он не мог уснуть. Лошадь шла, сколько хотела, потом останавливалась и засыпала стоя, а он продолжал сидеть в седле и смотреть вперед, туда, где в небе сияла Северная Звезда, которую пустынники зовут Айнуссама, Глаз Небес. Здесь, в самом сухом и жарком месте обитаемого мира, звезды казались ближе и ярче, неудивительно, что пустынники так любят их.

На третий день он понял, что потерял дорогу. Оазис Кальб Ахдар так и не показался ни утром, ни к полудню. Эвримен не расстроился, так как был слишком изможден и обезвожен. Он просто понял, что скоро умрет, как тысячи путников до него и тысячи после. Они все теряли дорогу, уходили в пустыню и блуждали там, пока жар не убивал их — а без воды это происходит за день. Он это понял, и осознал, что удивительно спокоен, и хотел испугаться этому своему спокойствию, но не смог и испугаться: все чувства его обратились в прах.

— Я, должно быть, уже умер, — подумал он. — Оттого и чувства мои мертвы.

Лошадь разжевала мех, выдавив оттуда последние капли влаги. Он берег их для нее: пока она жива, у него тоже есть шанс. Она тоже мучилась от жажды, он это ощущал, но пустынные лошади очень выносливы.

Ночью вместо звезд на небе засияли диковинные растения и животные. Они струились фонтанами божественных красок, они плыли, летели, бежали, их тела переплетались между собой причудливым орнаментом. Из-за горизонта ветер принес звуки музыки — печальной, но очень красивой, и звери небесные закружились в танце в такт шагам его лошади, и он думал, что танцует с ними.

Утром из песка проросли огромные грибы, и заслонили солнце, и он был рад почувствовать прохладу тени на своей коже. Но грибы иссохли и пали на землю, расколовшись на тысячи кусков, и превратились в камни. Мираж поднялся впереди, и Эвримен увидел землю, отраженную в небесах, и понял, что он сейчас идет под водой, но вода стала воздухом, и она не утоляет жажду, а иссушает, и он не может напиться ею, и в этом состоит вечная мука, которую ему послали боги за его грехи. Что ж, пусть так. Он это заслужил. Он жил неправедной жизнью, и не исполнил своего последнего предназначения. Но в этом нет его вины! Он сделал все, что было в его силах. Боги, отчего вы так жестоки к нему?