Солнцеворот - [6]

— Часового надо поставить, — ответил Самарин, глядя на командира. — Всякое может быть.

— Правильная мысль. Давай разобьемся по сменам для охраны. Стоим по часу. Все. Я первый, ты, Страхов, после меня. Затем Власов и последний Самарин. Я понимаю, мужчины, что все здесь устали, но мне тоже не хочется, чтобы меня спящего прирезали. А утром посмотрим.

Старлей встал и подошел к лежащему без сознания на носилках Скворцову. Лицо Скворца с бледно зеленым оттенком — крови парень потерял много. Еще бы! Две пули в грудь, одна в голову. Две пули явно не задели органы — та, что в голову, лишь чиркнула, сорвав кусок кожи, одна в грудь, хоть и вошла, но явно не зацепила ни легкое, ни сердце. А вот вторая явно в правом легком. Да еще потеря крови. Эх, радист! Донести бы тебя, но, кажется, не получится. Командир поправил бушлат с боку, подтолкнул его, словно заботливая мама подтыкает одеяльце в кроватке младенца. Ему самому не понравилось собственное сравнение.

— Ну, ладно, — сказал Романов. — Я пошел на пост, а вы тут пожрать что-нибудь приготовьте. А то живот скоро к спине прирастет и не отклеишь потом

4

Спустя час старлея, облепленного снегом с ног до головы и промерзшего до последней частицы костного мозга, сменил сержант Страхов со своим неизменным пулеметом.

Снег все так же сыпал и сыпал, словно небесный мешок с годовым запасом снежинок, предназначенным для зимних времен, кто-то случайно по ошибке порвал и вытряс на горы раньше времени, или же там наверху этот кто-то, таким образом, решил пошутить. Ветер, правда, чуть ослабил свои порывы и сбавил тон полифонического концерта. Видимость не улучшилась, но и от чеченцев не было никаких действий.

Старший лейтенант с наслаждением опустился у костра, протягивая к пляшущим на красных углях синеватым языкам пламени озябшие пальцы. Он потянулся за поленом, но рука Самарина метнулась, опередив его, и через несколько секунд яркий оранжевый огонь, подкормленный сухой древесиной, осветил пещеру.

— Поешьте, товарищ старший лейтенант, — тихо произнес Самарин, протягивая разогретую банку с гречневой кашей.

— Спасибо, — Романов взглянул на спящего Власова. — А ты что не спишь?

— Сейчас вы поедите, я помою банки и наберу снега, а то он быстро расходуется. Пока котел вскипятили, столько снега ушло на воду. Надо пополнить запасы. А потом можно и поспать.

— Молодец, Самарин. Хозяйственный. Страхов говорил, что вроде кофе есть. Сделаешь?

— Сделаю.

Старлей поднес ложку с кашей к лицу, вдохнул запах вожделенной пищи и, лишь затем, вдруг, в одночасье, ощутив себя неимоверно голодным, отправил ее содержимое в рот и начал с наслажденьем пережевывать. Боже! Какой вкусной показалась ему эта, так себе, консервированная гречка с говядиной. Казалось, что на земле нет более изощренного деликатеса и все гурманы мира всего лишь жалкие фигляры и снобы, бравирующие своими никчемными познаниями в кулинарии, раз они не отведали это изысканное блюдо. Их бы всех сюда на место спецназовцев, они бы поняли тогда, что такое настоящее удовольствие от пищи. Он так быстро съел, что и не заметил, как кончилась каша. Эх! Жаль, что хлеба нет, да желательно, черного, чтобы вымазать стеки у жестянки. Самый смак. Вот галетами так не сделаешь, а хлебом…

Власов звонко всхрапнул и перевернулся на другой бок.

Самарин протянул командиру эмалированную кружку с кофе и нераспечатанную пачку галет. «Да это просто какой-то праздник живота» — подумал Романов, взяв кружку с парящей ароматной жидкостью в обе ладони, чтобы тепло от нее согрело руки. И тепло скользнуло от кончиков окоченевших пальцев и одеревеневших кистей вверх по предплечьям, так гладко, словно хорошо подогнанные ножны по клинку. Затем старлей медленно отхлебнул, и волшебная истома прокатилась по пищеводу в удивленный гречневой кашей желудок и дальше по всему телу, прогоняя усталость и холод, подобно концентрическим кругам на воде от брошенного в нее камня.

Дома старший лейтенант Романов кофе пил только заварной и то марку выбирал очень щепетильно, предпочитая в основном три сорта: «Арабика», «Сантос» и «Индиана». Он брал исключительно в зернах, сам их жарил, молол, применяя только ручную кофемолку, не доверяя электрической. Затем в прогретую джезву ссыпал черный порошок, добавляя маленькую щепотку кориандра, и заливал крутейшим кипятком. После этого на медленном огне он держал джезву несколько минут, не давая, пенящейся, пахнущей на всю квартиру жидкости, закипать.

Ему вдруг отчетливо представился запах того, домашнего кофе и безотчетная волна зеленой тоски подкатила к горлу куском застрявшего черствого хлеба. И снова, как там, на уступе под скальным козырьком, на него посыпались самоупреки: зачем ему эта война, зачем он вообще в военные, лучше бы в инженеры или чиновники и так далее.

— А! Ладно, — сказал он сам себе и мысленно махнул рукой. — Вот вернусь домой и брошу все к чертовой матери. Уйду в дворники.

Самарин убежал за новой порцией снега. Странный он боец, молчаливый. О себе ничего не рассказывает, в противовес словоохотливым сослуживцам, но в остальном держится молодцом. В боях не хныкал, не терялся. Все делал спокойно, размеренно. Надо бежать — бежит, надо стрелять — стреляет, без суеты, без лишних движений, без форса, но с умом.