Солнце за нас. Автобиография - [34]

Пресса

В «Лужниках» было круто. Аншлаг. Всем понравилось. Но только не прессе. В «Коммерсанте» вышла рецензия Барабанова, она называлась «„Звери“ дали прирост поголовья». Восемь тысяч человек назвали поголовьем, то есть скотом. Саша тогда очень обиделся. Незадолго до концерта он дал ему интервью, Барабанов все хотел, чтобы тот признался, что «Звери» — придуманный проект, быдляк, а он, Войтинский, великий манипулятор. Почему-то Артемий Троицкий тоже сильно «Зверей» невзлюбил, что-то типа: «Провинциальный пэтэушник с акцентом, ему у станка стоять». Да и музыканты не приняли нас в свою тусовку. Это было очень прикольно: получилось, что куда ни ткнись — все против. Мы оказались в одиночестве. Но это сыграло нам на пользу. Было бы наоборот — мы зашли, мы свои, нас все любят, облизывают, как Земфиру в свое время, — всё! Здравствуй, деградация! А так нам не дают расслабиться. Эти говорят — ты не наш. Те говорят — ты чужой. Попса и рок. Ничего другого же нет. Только продвинутые знают, что Лагутенко — это рокапопс, а не хрен пойми что-то мяукающее. Шевчук только орет: попса! Люди так и относятся: есть рок-музыка честная, и есть попса эстрадная, западло.

Мы играем вживую на инструментах, у нас на концертах полный угар — да, поэтому мы рок-группа. На любую группу, которую начинают активно крутить на радиостанциях, тут же начинают зубы скалить — вот опопсели. Но популярность — не признак попсы. Попса — это некачественная музыка, а поп-музыка — хорошая вещь, если сделана добротно. Не тыц-тыц-тыц на «ямашке», не «я люблю тебя, а ты меня нет, я скучаю». А все эти упреки «опопсели» — это элементарная зависть. Что с критиков взять? Появляется песня, которая всем нравится, и тут же начинают обсирать. Сначала ты задыхаешься, так тебе обидно. Но потом приходишь на свой следующий концерт и видишь, что там действительно все хорошо. Ни один нормальный человек не подойдет к тебе на улице или в магазине, не скажет: «Чувак, у тебя музыка примитивная». Нет такого — музыка примитивная. Люди либо любят сердцем, либо не любят. «Мне твоя песня помогла в трудную минутку. Я был одинок, пришел на концерт и встретил там девушку, и теперь мы женаты, у нас дети, я счастлив». Какая рецензия мне это даст?

Про «Зверей» никто ничего не знал, поэтому мое общение с прессой началось со стандартных вопросов: кто вы, что вы, какие планы? Мое отношение к журналистам начало меняться, когда я заметил, что мои интервью в напечатанном на бумаге виде выглядят совершенно не так, как я говорил. Я с человеком общался по душам, а он, может, не поверил, не почувствовал. Ему все равно. Он робот. И все, что я ни скажу, будет переписано стандартно, как нужно изданию. Вот это меня сильно поразило. Я не мог понять: как же так? Мы сидели, он мне улыбался, вроде кивал головой: да-да, у нас с тобой разговор на тему музыки и не только. А потом я читаю статью и вижу, что человека будто подменили: кто-то взял и все перековеркал. Какое-то изначальное недоверие к артисту, знаешь, когда враги встречаются на переговорах. Как президенты России и США — улыбаются, пожимают руки, их щелкают, а когда они расходятся — всё, воюем дальше. Так и здесь. Меня это расстраивало. Безумно. Мы не сразу узнали, что интервью надо заверять, а с изданиями официально подписывать договор. Сейчас уже поздно. Желтая пресса настолько вклинилась, пошел поток недостоверной информации, начался полный хаос, когда от тебя уже ничего не зависит. Все писали все что угодно, на основе каких-то сплетен, шуток, выдумок.

И поэтому Кант. Это был очень жесткий перебор. Нелепейший. Я не мочился на могилу Иммануила Канта в Калининграде. Мы приехали туда на гастроли, кажется, выступали в «Вагонке». Перед концертом у нас было свободное время, мы решили устроить экскурсию по городу. Приехали к костелу, там за оградой могила Канта. Нам рассказали историю храма, кто его строил — оказалось, немцы. И кто-то из нас пошутил: «А, типа фашисты!» Без всякой задней мысли. Это очевидный факт, что у нас в стране после Отечественной войны вошло в обиход называть немцев гансами, фрицами, фашистами, при этом не вкладывая в это никакого негативного смысла. Мы походили, посмотрели на костел, на могилу. Ссать охота. А куда? Ушли в какую-то сторону подальше, нашли кусты. Ну не на могилу же Канта мочились! Так я мочился во всех городах, получается… А потом вышла статья про фашистов, про то, что «Звери» обоссали могилу великого философа. Дело в том, что с нами были еще две девушки: читательница местной «Комсомолки», которая выиграла приз — день с группой «Звери», и журналистка издания.

Сначала хотелось этой журналистке дать в пятак, как бы грубо это ни звучало. Либо поджопника. Потому что если девочка позволяет себе такое писать, значит, это уже не девочка. Она стопудово уже не понимает человеческого разговора. И слова «мораль» для нее не существует. Остается что? Физическая расправа. Дать хорошего смачного пинка под сраку! По мягкому месту — чтобы без травм. Тут воспитывать словом уже поздно. Как-то на подобные публикации реагировать бесполезно, потому что геморно. Поэтому журналисты чувствуют себя абсолютно вольно и могут писать гадости дальше. В 99 % случаях им ничего за это не будет. Поругаются, позлятся и успокоятся. А денежку-то они зарабатывают потихонечку. Был какой-то там суд, газету обязали опубликовать опровержение. Но кто эту писюльку мелкими буковками будет читать? Это и неважно было, потому что новость-то уже работала.