Солнце внутри - [18]

Дома мы застали отца в полном смятении. Это выражалось в том, что сидел он перед черным экраном. Сперва я даже подумал, что он спит, но так как он дернул головой еще до того, как мама начала орать, он, по всей видимости, в некоторой степени бодрствовал. Мама, не разувшись, подлетела к дивану и стала выдавать фразу за фразой из слов, которые мне произносить было строго-настрого запрещено. Я стоял несколько поодаль и диву давался. Не маминым выражениям и не отцовским слишком уж ярко-красным и набухшим ушам, а неснятым босоножкам. В последний раз, когда мама ступила в квартиру в обуви, на плите горела забытая кастрюля. Одновременно мне припоминался случай, когда отец подавился и, кряхтя, валялся на ковре перед диваном. Тогда мама, не торопясь, села и стянула сапоги, перед тем как помочь беспомощно барахтающемуся супругу. Все это означало, что сейчас она была не просто зла, а зла той самой женской злостью, сравнимой с нещадным смерчем.

– Хоть раз! Еще хоть раз, скотина!! – заходилась мама, прекрасно понимая, что следующий раз непременно настанет, а она совершенно точно не воплотит своих страшных угроз.

Я отвернулся к стене с чувством недетской неловкости и стыда – не совсем ясно за кого, – и принялся рассматривать итальянские пейзажи, вырезанные из старого календаря и прошедшие достойное перевоплощение в картины. Они были несколько поблекшими и грустными, словно осознавали свою неуместность на старомодных московских обоях. Отголоски давно потухших мечт.

Пока я всматривался в синие мазки моря и зеленые штрихи кипарисов, родительская схватка нет-нет, а поутихала. Этому способствовало то, что отец, очевидно, признавал свою вину и только из чувства долга давал вялый отпор. Отсвирепствовав, мама прошелестела, пыхтя, обратно в коридор, наконец разулась и отправилась на кухню, откуда сразу стало доноситься грозное постукивание посудой.

– Телевизор чего выключил? – рявкнула она папиному затылку.

Отец поспешно схватился за пульт, и экран раскрыл из темноты картинку, как бутон. Мгновенно телевизор всосал в себя всеобщее внимание, до этого направленное на ссору, и атмосфера заметно полегчала. Отец осторожно повернул ко мне красную голову с виновато поджатыми губами и расплывшимися глазами показал на место рядом с собой. Я покорно сел на краешек прогнувшегося дивана. Невольно всплыло сравнение с шикарной мебелью Барона, и я удивился совершенно новому для меня чувству: стыду и отчужденности от своей собственной семьи.

– Что ты хочешь посмотреть? – тихо спросил отец заржавевшим голосом и громко сглотнул.

Я пожал плечами, прекрасно понимая, что это был жест примирения.

Причем не какой-либо. Отец демонстрировал готовность пожертвовать самым святым. Но желания идти навстречу у меня особо не было.

Единственное, чего я жаждал на тот момент, было полное уединение.

– Ну, мультфильмов сейчас, конечно, не показывают, – продолжал стараться отец. – Но, может, боевичок какой…

И он принялся щелкать по немногочисленным каналам. На третьем шло действительно нечто боевикоподобное.

– Вот, – расплылся отец в довольной улыбке и устроился поудобнее.

– Какой на фиг боевик?! – гаркнула из кухни мама, и папа дернулся, как будто ему отвесили подзатыльник.

– Ну… – забегал он глазами по комнате. – Может, немножко?

– Пять минут, и все! Все!! – неожиданно смилостивилась мама.

На радостях отец выпрямился и подмигнул мне довольно. Я ответил ему натянутой улыбкой и послушно перевел взгляд на телевизор. Краем глаза я видел, как отец косился то на мельтешащие кадры, то на мою реакцию. Он явно хотел видеть восторг или хотя бы интерес с моей стороны, но я не мог заставить себя проявить нужные эмоции. На тот момент восторг и интерес у меня вызвали только мои собственные мысли и воспоминания о встрече с Бароном, и я только и ждал, чтобы экран по своему обычаю загипнотизировал отца, и я бы мог смыться. Надо сказать, что это произошло еще быстрее, чем я думал. Буквально через минуту отец уже не мог оторвать глаз от экрана – они прилипли намертво, как мухи к клейкой ленте. Для уверенности я выждал еще пару мгновений и уже приподнялся, как раздался выстрел и телевизор вспыхнул красным. Невольно я всмотрелся в происходящее, пытаясь выхватить хоть пару деталей сюжета. Один мертвый мужчина был распластан на голубом кафеле, другой – пока еще не мертвый – метался у стенки с громадными крючками, третий целился в него из пистолета. Прогремел следующий выстрел, и голова мечущегося весьма эффектно размазалась меж крючков. Я вздрогнул и быстро закрыл глаза обеими ладонями. Отец же не повел и бровью.

Успокоившись, я убрал руки от лица и посмотрел на отца с интересом ученого, наблюдающего за аборигенами. Отец не спал. Он дышал ровно и размеренно и смотрел на экран с несколько скучающим спокойствием. Ничего его не тревожило, ничего не будоражило. Он не восторгался увиденным и не возмущался. Он просто позволял экрану поглотить свое сознание, прожевать его, переварить и выплюнуть обратно. И это касалось не только этого фильма, а всего. «Всего-всего-всего, – с ужасом подумал я, не сводя глаз со стеклянного взгляда отца. – А пока отец смотрит телевизор, его самого как будто и нет. Получается, телевизор – это… – Я покосился на черный ящик круглыми глазами и отодвинулся подальше от него. – Получается, телевизор – это пожиратель времени!» – наконец щелкнуло у меня в голове, и я даже слегка взвизгнул. На кухне мама приписала мой всплеск эмоций чрезмерной жестокости в фильме и уже начала кричать на отца, но я не стал ждать дальнейшего разворота событий, вскочил и в три прыжка оказался в своей комнате.