Солнце в рукаве - [49]

После каждой измены, когда штормовой скандал оборачивался неприветливой моросью Надиных бессильных слез, Данила, отменив все дела, бросал якорь у ее ног, варил для нее какао с красным перцем, массировал оливковым маслом ее ступни, поправлял шаль на ее плечах и смотрел глазами больного сенбернара. И шептал как трагик – больше никогда, никогда, никогда.

Это пылкое «никогда» не было полноценным спасательным кругом – скорее надувным мячом, то и дело выскальзывающим из рук, но позволяющим кое-как держаться на плаву. Внизу – черный омут, дешевый коньяк с «Дошираком» в качестве закуски, антидепрессанты, мешки под глазами, одинаковые серые дни. Над головой – радуга, хоровод солнечных зайчиков, мартини с вишенкой, джаз, платья с летящими юбками, особенный свет в глазах.

И Надя где-то посередине, с никчемным скользким «никогда».

Такие «никогда» случались и раньше.

А потом…

Глупо было ненавидеть тех женщин. Надя не ненавидела, просто констатировала. Вела скорбный учет. Много их было, разных.

Была балерина с хрупкой детской спиной и печальными глазами оленя. Балерину он возил в Рим, а Наде врал, что командировка, но она потом нашла билеты.

Была продавщица из парфюмерного – душистая пряничная пышка. Были и еще – рыжеволосая учительница французского, студентка с пухлыми коленками, холеная маникюрша с татуированным лобком. О татуировке он сам ей рассказал: почему-то ему казалось, что после исповеди проще начать с чистого листа.

Мутноглазая байкерша по имени Ассоль (это был не псевдоним, а настоящее имя, полученное от маргинальных родителей, прохипповавших все семидесятые и сожженных пламенем непотушенной сигареты в восемьдесят восьмом) зарулила к Даниле на чашку чая. «Чашкой чая» байкеры называли в лучшем случае бутылку дешевого вискаря – Наде это всегда казалось инфантильным малодушием, Даниле же, в свою очередь, казалось, что она придирается.

Данилы не оказалось дома. Надя – из вредности – предложила незваной гостье настоящего чаю – с бергамотом и травами, заваренного в английском фарфоровом чайничке. Еще и овсяное печенье в хрустальной вазе подала, и варенье абрикосовое разложила по розеткам. Хотя виски дома был, и Ассоль об этом прекрасно знала – все косилась в сторону книжного шкафа, где за собранием сочинений Льва Толстого хранился нехитрый алкогольный запас семьи. Надя невозмутимо разливала по чашкам ароматную бурую жижу. Почему-то казалось стилистически верным спросить у растрепанной пропыленной Ассоль (которой романтичное имя шло еще меньше, чем тонкая чашка с розами) что-нибудь вроде: «Сударыня, как благодатно нынче лето, не правда ли?»

Ассоль быстро съела варенье – сначала из своей розетки, потом – из Надиной. А потом так же быстро и уныло рассказала:

– А у Данилы-то твоего – новая пассия.

– Что? – прищурилась Надя. – Глупости.

– Вернее, старая новая пассия, – невозмутимо продолжила Ассоль. – Наши ребята даже ставки делали, когда же это случится.

– Да о чем ты?

Пьянчужка подняла чумазые ладони в примирительном жесте:

– Если что, я была на твоей стороне. То есть я ставила на то, что этого не произойдет. Даня ее перерос, перестрадал.

– Ее – это кого? – устало уточнила Надя, которая пусть и не отнеслась к словам байкерши всерьез, но все же констатировала: ледяная иголочка почти нежно ткнулась в пульсирующую мякоть ее сердца.

– Лерку, кого же еще, – хохотнула Ассоль. – К кому же еще он всегда возвращается, нагулявшись. Приворожила она его, что ли, не пойму.

Наде стало смешно. Иголочка в сердце растаяла.

– Глупости какие. Ты хотя бы саму Леру видела? Знаешь, в кого она превратилась? Она же приходила ко мне недавно, в образе героиновой старушонки. У нее волосы клочьями и зубов нет.

Ассоль посмотрела на нее как-то странно.

– Когда же это было?

– Да вот… Буквально несколько месяцев назад, – нахмурилась Надя. – Я уже была беременна.

– Praemonitas – praemunitos, – торжественно и глубокомысленно вдруг изрекла Ассоль, – что в переводе с латыни означает «Предупрежден – вооружен».

– Ты к чему клонишь?

– Я видела Леру позавчера. И она – блондинка с грудью и ресницами. Африканские косички до попы, ожерелье из черного бисера на шее и белые зубы.

– Ты меня разыгрываешь. – Наде вдруг стало дурно.

Кажется, резко упало давление. Пришлось даже ухватиться обеими руками за край стола, да еще и так крепко, что костяшки пальцев побелели. Ассоль же насмешливо за этим наблюдала. «Гадина», – беззлобно подумала Надя.

– К черту такие розыгрыши. Что ж я, нелюдь, что ли. – Байкерша рыгнула и почесала коленку. – Ладно, ты делай, что хочешь. Но я бы на твоем месте держала ухо востро.

«Во втором триместре беременности можно немного вина», – сказала Наде врач. Та удивилась прогрессивным воззрениям этой одышливой полной женщины с дурацким перманентом, старомодными серьгами из дутого египетского золота и привычкой обращаться «мамаша» к собеседнику, который заплатил за медицинскую консультацию почти тысячу рублей.

Но совет к сведению приняла – возможно, даже чересчур буквально.

Наливая Наде рубиновую «Вальполичеллу», барменша поджала губы и покосилась на ее живот.

– У нас есть безалкогольный мохито.