Солнце - [2]

— Пойдем покатаемся на лодке. Хочешь? — Аркадий остановил Лину и заглянул ей в глаза: от товарищей он слышал, что на воображение девушек сильно действует волевой и пристальный, долгий взгляд. Лина потупилась. «Кажется, действует…»

— Лучше бы на концерт. Играет Гилельс. Бетховена. Скрябина. Делиба. Дебюсси. — Она ожидающе взглянула на него. — Я еще не слышала его игры. Все пластинки да пластинки…

Аркадий сощурил глаза.

— Тебе нравится Эмилий Захарович?

— Как?! — Лина едва перевела дыхание, — Ты знаешь его? Ты знаком? Когда ты успел познакомиться? Аркаша! Расскажи! Это же так интересно…

— Может, не про него рассказать, а про его жену Лялю? Она осетинка. А какая у них романтическая помолвка и свадьба была… — продолжал Аркадий интригующим тоном, хотя он никогда в глаза не видел Гилельса, а лишь слышал обрывки легенд.

— Аркадий! Как я завидую тебе! Дело не в учебе, нет! Но тебе всегда так везло, ты так много знал… Да и сейчас… Вот знаком с Гилельсом, а это такая вершина! Это должно волновать, как соприкосновение с вечностью. Это должно дать толчок твоей мысли, даже всей твоей жизни. Ты слушаешь? Когда-то Бах написал несколько музыкальных картин из жизни Крейслера, слушая эти этюды, Гофман задумал и написал несколько новелл, из которых, в свою очередь, заимствовал темы Чайковский для «Щелкунчика» и Шуман для «Крейслерианы». Понимаешь, так возникли четыре необычайно ярких шедевра. Пусть ты учишься на инженера, пусть ты не музыкант, но ты видел, ты говорил с таким человеком… И ты должен сделать что-то большое-большое. Я бы по-другому не смогла…

Аркадий с удивлением смотрел на Лину: откуда у нее такие неожиданные параллели? Выходит, она много читает и, возможно, неплохо знает музыку. Тогда разговор надо перевести на другую тему…

— Не хочется, Лина, идти на концерт. Ведь я так мало бываю на свежем воздухе. Я и погулять вышел потому, что голова замусорилась формулами. Ты не представляешь, какая это нудная наука — техника высоких напряжений. Формул больше, чем в сопромате. Одни ламбды, кси, эпсилоны, иногда на полторы-две страницы. Слишком много их для одной жизни, и тем более для одной головы. Но ничего не поделаешь: наука требует жертв.

Лина почувствовала в интонации Аркадия такое искреннее огорчение, что ей захотелось чем-то одобрить его, поддержать.

— Если тебе не нравится, не учи. По-моему, в жизни всегда надо стараться делать то, что нравится. Ведь без любви не будет мечты, а без мечты… Я не представляю, как жить без мечты. У каждого человека должна быть своя Белая гора и желание, побывав на ней, сделать что-то хорошее… Ты же сам нас увлек Белой горой…

— Ты так хорошо помнишь детство, — выронил Аркадий, и сам удивился: в его голосе не было вопроса, в голосе звучала растроганность, звучала жалобно и ясно, как голос далекой и потому чуть приглушенной скрипки. Она помнит, значит, помнят и другие. Значит, было хорошее, но почему это хорошее у него было в детстве?

— Помню, Аркаша, помню. Мне кажется, что тогда в моей жизни было больше хорошего и умного.

— Непонятно.

— Видишь, я сейчас работаю, не учусь, и получается: с людьми-то я с людьми, а от времени могу отстать. Конечно, кому-то надо и кирпичи делать, но это не предел для меня. Для этого не обязательно было кончать десятилетку, читать Бальзака, Чехова, Горького. Я права тем, что работаю, тружусь, но это слишком маленькая правда. Люди через двадцать лет коммунизм построят, и неужели я приду туда со своими кирпичами и только? Неужели и через двадцать лет я буду такой же, как и сегодня? Люди должны расти, добиваться чего-то большого, чтобы всего себя выкладывать в любимом деле, а я… Я не против кирпичей, но так, как я их делаю сегодня, их делали и пятьдесят лет назад.

— Ну как насчет лодочной станции?

Лина не ответила, она думала о том, что дети должны с того уровня начинать, на котором остановились отцы. А получилось, что кирпичи точно таким же образом мог делать и ее отец, и даже дедушка. Тогда чем же отличается ее жизнь…

Аркадий вдруг взял ее под руку и зашептал:

— Хочешь апельсинчика?

Лина не успела ответить. Рядам проходили какие-то парни. Они внимательно оглядели ее, поздоровались с Аркадием. Одеты они были проще Аркадия, да и держали себя раскованней, свободней. Она спросила у него, что это за парни.

— Мои сокурсники.

Аркадий подвел Лину к киоску, купил пару апельсинов. Когда они, стоя у киоска, чистили апельсины, рядом заплакал малыш.

— Я не хочу печенья, я хочу апельсина…

Сухощавая, скромно одетая женщина с большой хозяйственной сумкой начала уговаривать малышку.

— Вот пойдем за молоком, потом колбаску купим, конфет возьмем, а что апельсины? Вода и вода…

— Я не хочу колбаски, не хочу конфет, — продолжал малыш. — Я не хочу молока!

Лина виновато взглянула на Аркадия: ей хотелось отдать малышу свой апельсин, но она боялась обидеть Аркадия: подарок… Ее впервые угостили апельсином, и этот первый человек был Аркадий…

Вдруг вспомнив, что у нее еще есть деньги, она достала из сумочки две рублевые бумажки и положила их на весы продавщицы.

— Два самых больших апельсина. — Лина позабыла взглянуть на цену и боялась только одного, чтобы продавщица не потребовала доплаты, у нее в сумочке осталась одна потускневшая копейка…