Солнце над школой - [5]

— Слушайте, а ведь ему и в самом деле придется набить морду! А?

— Обязательно! — яростно прошипел Женька. — И давайте поклянемся, что мы это сделаем.

И мы поклялись.

Потом мы неторопливо пошли по домам. По небу растянулись перистые облака. Было тихо и красиво — на газонах и клумбах отцветали последние цветы, и зелень на деревьях была густой, темной. Желтые листья казались нарисованными.

— Сейчас приду домой, — мечтательно протянул Рудик, — и скажу, что штаны на физо помял! На турнике. А чтобы дома не очень ругались, скажу, что по истории получил пятерку. В журнал. А то еще дневник потребуют… — Он вздохнул и, скосив глаза, добавил очень серьезно: — Родителей нужно беречь и не волновать попусту. Верно?

Я засмеялся. Но дома сказал матери то же самое, что собирался сказать Рудка. Мать действительно не рассердилась, спокойно принялась гладить брюки и только совсем немного побурчала:

— Удивляюсь я тебе, Аля! Ведь ты же можешь учиться без всяких неприятных происшествий. Ведь ты только посмотри, до чего ты измазал новые брюки! Неужели тебе не хочется быть опрятным и подтянутым?

Странный все-таки человек у меня мать… Мало ли что мне хочется! Да не все в жизни получается так, как хочется. Ведь сама говорит, что жизнь гораздо сложнее, чем мне кажется…

Глава 4. Чеснык, кажется, не виноват…

Во вторник я проснулся, как и всегда, под замком. Мать уходит на завод очень рано и меня не будит, а только запирает комнату на ключ. Но у меня есть свой ключ, и, когда нужно, я отпираю замок и выхожу во двор.

На столе стоял завтрак — котлеты, масло и хлеб, а на электроплитке — чайник. Я включил плитку, потом убрал постель и умылся. Чайник разогрелся, я положил в чай сахару, намазал масла на хлеб и сверху положил котлету. Ведь холодная котлета с горячим чаем будет теплой — зачем же ее разогревать? Я всегда удивлялся людям, которые делают то, что можно не делать. Так я сэкономил десять минут и взялся за уборку. Подмел полы (моет их мать), вымыл чайную посуду (мама моет обеденную) и сел за уроки.

Но, пока я все это делал, мне казалось, будто в комнате чего-то не хватает. Я подумал, что это так кажется потому, что мне грустно. Ведь сегодня в школе наверняка спросят, почему я ушел с уроков. Классная руководительница Елена Ивановна может записать в дневник замечание, а то и мать вызовет. Но потом, услышав тонкий, жалобный свист, сразу все понял: мой щегол не пел и не прыгал в клетке, как всегда, а сидел на жердочке, взъерошенный, сердитый, и посвистывал. Я достал банку, в которой хранилось конопляное семя для щегла, но не нашел в ней ни коноплинки.

Раздумывать было некогда. На моем столике лежали деньги и бумажка, на которой мать написала, что нужно купить. Это у меня такая домашняя обязанность — покупать в магазинах и на базаре все, что нужно из продуктов. Потом я чищу картошку, овощи и всякое такое, а когда мать приходит с работы, то она варит обед.

Я взял деньги, авоську и пошел на базар. По бумажке купил все, что нужно, а вот щеглиного корма не нашел. Прибежал домой, собрал книги и пошел в школу.

Во дворе перед уроками всегда собираются мальчишки. И я надеялся перехватить у кого-нибудь конопляного семени, потому что оставлять щегла голодным невозможно: он может сдохнуть.

И только я пришел в школу, как сразу же встретил Чесныка. По правилу, нужно было немедленно дать ему как следует за его предательство. Но Женя и Рудик еще не пришли, и драться одному было смешно: ведь мы поклялись сделать это втроем. А клятву нарушать нельзя. Я просто прошел мимо Петренко и ничего ему не сказал.

Но веселый Чеснык остановил меня:

— Чего ты, чудак, злишься! Я пошутил… — Но потом, заметив мою непреклонную молчаливость, помрачнел и стал оправдываться: — А ты думаешь, мне приятно было, когда вы меня в воду бросили? Я же не обиделся. А «сухари» всегда вяжут.

Что ж, по-своему Сашка был прав. Действительно, в воду мы его бросали. А когда я развязывал свой похрустывающий на зубах «сухарь», я даже жалел, что сам не додумался навязать таких же «сухарей» Сашке. Но я ничего не ответил, а только нахмурился. Чеснык посмотрел на меня заискивающе, и видно было, что он жалеет, что все так получилось.

Тогда я спросил:

— А почему ты ушел и унес бычков? И Женькиной матери наболтал?

— Так я почему? — Чеснык прижал руки к груди. — Ведь если бы я не ушел, вы бы обязательно стали драться. А вас трое. Ну, а матери Женькиной нужно же было что-нибудь сказать…

— «Что-нибудь»! — передразнил я его. — А кто тебя просил болтать, что меня и Рудку перевели в эту школу на исправление? Кто тебя избивал?

Сашка печально усмехнулся, вздохнул и стал смотреть на стаю голубей, которая кружила над школьным двором.

— Можете думать что хотите, но я так не говорил.

— А как же ты говорил?

— Ладно. Я расскажу все, как было. — Чеснык решительно подошел к доскам возле флигеля и сел на них. — Слушай. Я думал, что, пока буду дожидаться вас у Женькиного дома, вы немного поостынете и драться не станете. Просто посмеемся, а потом бычков нажарим. Но, когда я шел, так, понимаешь, встретились мне тут трое… Из седьмого класса — Гринь и Чубуков… И еще один. Он раньше учился в нашей школе, а теперь нет. Да и Гриня с Чубуковым тоже, наверное, в школу для переростков отправят. На исправление. Они по два года в одном классе сидят…