Солнце над школой - [35]

Мы немедленно решили сделать еще несколько пар пластинок. Я быстренько опилил заготовки и хотел было зачищать лицевую сторону, но подумал, что с этим всегда успеется. Разметил заготовку, накернил и побежал к Але:

— Будь другом, просверли заодно!

Она согласилась. А я побежал к тискам, но услышал крик у сверлильного станка.

— Сколько можно сверлить! — возмущалась Сердюкова, которой Нецветайло сделал заготовки. — Нам тоже нужно! Ведь третью пару делаешь…

Но Луну так сразу не смутишь. Она очень спокойно ответила:

— Чего ты, Надя, кричишь? Давай лучше я и тебе просверлю.

— Ой, правда? Алечка, милая, возьми! У меня ничего не получается.

Тут к ней пристроились и другие девчонки. И Аля стала покрикивать:

— Почему не размечено? Накернено плохо! Почему не опилили по размерам?

Как контролер. Удивительная она все-таки…

Петр Семенович несколько раз подходил к станку — прищурится, усмехнется и уйдет. Женя Марков тоже подошел и начал было ворчать: «Так делать нечестно». Но его прогнали: ведь он даже опилить заготовки не успел. Только стоит возле тисков и очень солидно хмурится. И руки на груди. Как Наполеон.

Нецветайло и Грабин тоже передали Альке свои заготовки, и она их просверлила.

А Петр Семенович только смеется:

— Молодец! Сразу видно — станочница! Быть ей бригадиром!

Урок подходил к концу, когда выяснилось, что у нас есть по три пары почти готовых пластинок. Выяснилось также, что Марков и еще двое — как раз те, которые в прошлый раз притащили справки об освобождении от труда — ничего не сделали.

Мы уже мыли руки, когда к Але подошел Петр Семенович и сказал:

— Вот что, сверловщица. Я тебе работать не мешал, но и убирать за тебя не хочу. Приходи-ка после уроков — убери станок как следует.

Юра Грабин не растерялся:

— Петр Семенович, разрешите и нам — мне, Громову и Нецветайло — тоже прийти поработать. А то мы не совсем закончили.

— И мне тоже! — попросил Чеснык.

Остальные ребята смотрели на нас с удивлением — первый раз кто-то оставался в школе на вполне добровольных началах, да еще не для того, чтобы побаловаться, а для работы.

Нам разрешили, и мы в тот же вечер придумали еще одно дело — разделили работу по операциям. Я опиливал верхнюю плоскость, Шура растачивал среднюю дыру для конечной защелки, а Юра шлифовал пластинки личным напильником и делал на них кантики.

Пластинки вышли на славу. Петр Семенович, который возился возле второго сверлильного станка, похвалил нас и сказал, что всем ставит по пятерке. Даже Чесныку, который хоть работал и не с нами, но все-таки работал. Луна тоже получила пятерку, потому что она и еще какая-то девчонка из седьмого класса не только вычистили и смазали сверлильный станок, но еще и убрали в инструментальной кладовой.

Когда мы уходили домой, Петр Семенович пригласил нас приходить в мастерскую в любое время. Мы, ясно, пообещались. Если дело так пойдет дальше, то мы расплатимся с Чесныком еще до Октябрьских праздников.

Все было хорошо — даже первый утренний иней на крышах, сверкающий и веселый. Но мы не знали, что в этот день, как выяснилось позже, мы покатились вниз.

Глава 21. Совершенно непонятное

Утром меня разбудила мать, сунула под самый нос гимнастерку и с недобрым спокойствием сказала:

— Что это такое, я тебя спрашиваю?

Спросонья я не понял, в чем дело, и промычал:

— Гимнастерка…

— Я вижу, что это гимнастерка. Но на что она похожа?

— А на что… она похожа? — спросил я и отвернулся.

Могла бы, кажется, просто сказать, а не совать под нос и не кричать. И так все ясно…

— Ну… запачкалась…

— Это ты называешь — запачкалась? Она же просто как… сапуха.

Когда мать начинает вспоминать бабушкины слова — значит, дело плохо. Я и сам толком не знаю, что это за слово — сапуха. Но мать сейчас же уточнила:

— Сажей перемазался, что ли?

Ну, теперь понятно. Сапуха — это сажа. И я уже посмелее сказал:

— Какой там сажей! В мастерских.

— Гм… в мастерских… Но ведь нужно все-таки быть поосторожней.

Мать сдавалась, и я уже совсем смело возразил:

— Ну, как ты не понимаешь, мам! Ведь там тиски, станки, напильники и везде машинное масло. Металл, одним словом. Неужели ты думаешь, что только один я вымазался? Спроси у всех ребят. И они так же…

Мать растерянно посмотрела на грязный подол светло-серой гимнастерки и озабоченно пожала плечами:

— Ну… фартук какой-нибудь нужно иметь. Ведь в таком виде просто неприлично появляться в школе.

— Почему — неприлично? — с гордостью спросил я. — Ведь все знают, что мы работаем в мастерских. А ты разве видела, чтобы рабочие, настоящие, с заводов, с работы ходили чистенькие?

— Ну знаешь! Хороший рабочий и на заводе будет чистым и опрятным. Просто вы еще свинята… — Она на минуту задумалась. — Что-то я не все понимаю. Придется зайти в школу.

Мне сразу же вспомнилось, как мы решили не говорить родителям о фартуках или комбинезонах, нужных для уроков труда…

— Знаешь, мам, в школе уже думают.

— Что же там думают?

— А вот насчет наших гимнастерок. Фартуки, наверное, будут или комбинезоны. Нам скоро скажут.

Мать только недоверчиво взглянула на меня. Она вообще никогда не критикует школу или учителей. Вот бабушка — так та сейчас же начала бы ругаться.