Солнце над школой - [20]

— А вот посмо́трите — не возрадуетесь.

— Да нет. Это все-таки интересно.

— Верно! Особенно в столярной.

— В слесарной лучше. Там инструктор законный.

Но никто не говорил о кузнице. А мы должны были идти в кузницу.

Вдруг выяснилось: Марков болен и притащил справку, что у него растяжение какого-то там не то сустава, не то сухожилия. Староста называется… Сердюкова тоже принесла справку, что она плохо упитанная и ей вредно заниматься трудом. И еще набралось человек пять. Ходят сторонкой, в глаза не смотрят. Вот не понимаю: еще не знают, что будет, а уже ловчат, уже отлынивают. Ну конечно, совесть у них не чиста, вот они глаза и прячут, Мы с Юрой и Шурой от души поиздевались над ними, а потом с классом пошли в кузню. Она, оказывается, тоже помещается во флигеле, только в самом его конце. Помнится, когда я первый раз пришел в эту школу, там был сарай.

Шли весело, а когда вошли в кузницу — стало как-то страшно. Пол земляной, стены хоть и побеленные, а уже в копоти. Под самым потолком — крохотная лампочка. Тут же два горна. Один у стены — видно, старинный — постоянный, и возле него большой кожаный мех. А другой, переносный, — посредине. Возле каждого горна по две наковальни и на таких подставочках всякие инструменты: щипцы, молотки и кувалды. Кувалды — это такие очень большие молоты. Наверное, по пуду весом.

А пахло в кузне серой и железом. Нас встретил инструктор — высокий, жилистый, с сивыми усами. Он покачал головой и вздохнул так, словно сам не верил, что из нас что-нибудь получится.

— Ну, так вот, значит… — сказал инструктор. — Зовут меня Иван Харитонович, а учить я вас буду на ковалей… на кузнецов, значит. Вам это как? Нравится?

Мы все молчали. Конечно, когда на уроке пения мы лихо кричали:

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи, —

все казалось не страшным и даже нравилось ковать ключи счастья…

Инструктор вздохнул еще раз и стал качать ногой маленький горн. Примусной горелкой загудело синеватое пламя, запахло мелким курным углем. Ни на кого не глядя, Иван Харитонович взял молоток и железный прут.

— Ну вот. Это, значит, горно, — сказал он. — Малое. Переносное… А это, значит, молоток. Кузнечный. Малый. — Он покачал молотком и дал нам потрогать его. — А это, — он показал на прут, — выходит, железо. То есть, говоря по-научному, материал. А по-нашему — прут. Железный, значит, прут. И вот с него нам нужно соорудить кочергу. Отковать, значит. Знаете, что такое кочерга? Вот… Вот мы их и наделаем. А зараз посуньтесь немного, я вам все это покажу.

Мы подвинулись. Иван Харитонович сунул прут в переносный горн, щипцами подгреб уголь. Мы робко смотрели на голубоватое пламя, на инструктора и глупо улыбались: ничего особенного, ничего интересного. Вдруг Иван Харитонович как-то подобрался, с его худого лица сошло выражение неверия и скуки. Оно сразу стало красивым и молодым. Он выхватил раскаленный, брызжущий искорками прут и весело, задористо крикнул:

— Посунься!

Мы шарахнулись к стенам. Загрохотали железки — кто-то шлепнулся на кучу лома.

Инструктор шмякнул прут о наковальню, и во все стороны полетела алая окалина. Глухо, будто по крутому тесту, застучал молоток. Мы смотрели на раскаленный конец прута, но видели почему-то всего инструктора — его радостное и в то же время ожесточенное лицо, мускулистые, в черных волосиках руки, ловкую, сильную фигуру, замечали каждое его движение — расчетливое и удивительно красивое.

Иван Харитонович резко обернулся, сунул прут в черную воду, выхватил его оттуда, и мы увидели парующую, сизую, пахнущую чем-то кислым, но все-таки настоящую кочергу.

Мы не выдержали: мальчишки заорали, а девчонки пронзительно завизжали. Ведь на наших глазах случилось настоящее, без всякой подделки чудо. Только что, минуту назад, был прут, или, по-научному говоря, материал, и вдруг — кочерга!

Инструктор довольно посмеивался и уже не казался скучным. Оказывается, он был довольно симпатичным и, уж конечно, самым сильным человеком.

— Ну, не верезжить… Це ж только полдела. За́раз мы ей ручку приляпаем. Будет, значит, форменная кочерга.

Он разогрел другой конец прута и несколькими точными ударами сделал на нем кольцо-рукоятку. Кочерга стала форменной и пошла по рукам. Инструктор с добродушной гордостью следил за нами, а потом сказал:

— А теперича, хлопчики, кто хочет, значит, стать к наковальне?

Тут поднялось столпотворение. Все кричали, толкались и хватались за инструмент. Я сразу понял, в чем дело, и бросился к самой крайней, стоящей у постоянного горна наковальне и захватил место. Рядом пристроился было Чеснык, но его немедленно оттолкнула Луна. Чеснык хоть и покричал, но уступил: все-таки он ее побаивался. Остальные ребята вначале топтались у наковальни, что стояла у переносного горна. Иван Харитонович еле навел там порядок и выбрал первых кузнецов. Потом перешел к нам, увидел Луну, и лицо у него стало грустным. Он почесал затылок и сказал:

— Не девочье, не девочье это дело. Придется тебе отдать молоток.

Луна чуть не заплакала, но молоток отдала. Его сейчас же подхватил Чеснык, но Иван Харитонович отстранил и его:

— Хлипковатый ты парень. Погоди. В другую очередь пойдешь.