Солнце и смерть. Диалогические исследования - [115]

. Не дано уже второго – <не то что третьего>, уже мир в том виде, в каком он открывается взору, есть лишь видимость в сопоставлении с Абсолютом; и тем более субъект или процесс рефлексии в их сопоставлении с субстанцией – это лишь ничто, псевдореальное помрачение, застилающее взор; туман, который надо просветить и устранить. Вот почему логика мистического самопожертвования или умирания ради всеединой истины столь глубоко укоренена в древних традициях мудрости. Нет ничего удивительного в том, что все они обладают неприкрыто воинственными интонациями. Ницше, имевший особый талант выражаться предельно ясно, в письме к Лу Саломе заявил: «Героизм есть добрая воля к абсолютному самоуничтожению». Когда складываются необходимые условия, искра перескакивает из монастыря в крепость или из зала для медитаций в арсенал либо в ангар, где ждут самолеты, предназначенные для камикадзе.

Там, где у японцев был их солдатский дзен, у нас в Западном мире был Крестовый поход – тип жертвенной мистической акции, который мы недооценили бы по достоинству, если бы сочли, что эта идея угасла в Средние века. Когда генерал Эйзенхауэр после Второй мировой войны опубликовал свои мемуары под названием «Крестовый поход в Европу», это вовсе не было для него метафорой. Однако следует учесть, что речь здесь идет о мыслительных формах онтологии феодальных времен, которые были занесены из прошлого – и смогли пережить возрождение прежде всего в тех обществах, которые сильно запоздали с модернизациями – таких, как Германия и Япония. Вообще говоря, возвращение мистики действия сильно облегчается благодаря тому, что во время войны все государства охотно используют героические и жертвенно-холистические языки. В ходе войны бьет час истины для philosophia perennis[254]

Короче говоря, когда Брайан Виктория раскрывает локальные связи между буддизмом и национализмом, то это оказывается главой в запоздалой и догоняющей критике религии Дальнего Востока, который так часто идеализировался европейцами. Есть и совсем недавние попытки подобным же образом просветить темную сторону тибетского ламаизма и других теократических систем. Вспомним о том, что не так давно в индийской резиденции далай-ламы произошли жестокие убийства – с монахов живьем содрали кожу приверженцы конкурирующей тибетско-буддистской секты. Тут можно найти такой материал для романа ужасов, что даже и представить себе не смогут любители восточной духовности. Острее всего расписывают подобные шокирующие феномены те разочарованные идеалисты, которые когда-то отвратились от перекритикованных западных религий, в особенности – от иудаизма и христианства, и со всем энтузиазмом обратились к недокритикованному Востоку. Некоторых из них ожидает пробуждение от иллюзий – которое, однако, не стоит путать с просветлением.

Задача мышления, однако, является куда более общей – необходимо преодолеть всю жертвенно-холистическую форму мышления как таковую, а вместе с ней – и всю парадигму двузначных интерпретаций мира, раскрашивания его только в два цвета. От нее же идет наша передающаяся по наследству паранойя, которая, в свою очередь, порождает воинствующую серьезность и все, что с ней связано – готовность искоренять что-то внутри или вокруг себя. То, что в медицине именуется паранойей, с точки зрения теории сознания есть следствие чересчур тесной привязки культурных субъектов к их картинам мира, к их сообществам и к их морали – Луман назвал бы это идентификацией с мироописаниями первого порядка. Отвратиться от систем, ориентированных на принесение жертв, удастся только тогда, когда утратит силу метафизика борьбы и военный холизм, – если сказать более обобщенно: политический холизм исторических групп, – но при этом не произойдет попадания в западни индивидуализма и нигилизма, – все современные философы состязаются, кто лучше решит эту проблему. Естественно, такая задача встала и перед проектом «Сфер». Наше наисерьезнейшее намерение состоит в том, чтобы подорвать серьезность дуальности <«либо – либо»>, которая мертвит. У каждой эпохи мира есть свое представление о том, что должно считаться наиболее серьезным: для нас преодоление логики «друг – враг» – задача, серьезней которой просто невозможно ничего себе представить. Враг как гештальт – это внешнее выражение собственной способности давать оценки исключительно в двоичной системе: либо – либо.

Что касается общей части поправок, которые следует внести в старую метафизическую модель, то большинство мыслителей современности сходятся в том, что нам следует признать допустимость второго онтологически и допустимость третьего логически – то есть нам следует допустить не только существование бытия, но и существование Ничто. Бытие есть и Ничто есть. И на теоретическом уровне, наряду с «да» и «нет», всегда дано нечто третье. Тем самым мы признаем приоритет реальности различия по отношению к ценности идентичности и даем возможность существовать реально Различию, Единичному и Ничто. Таким образом, поставлен заслон сведéнию единичного в одну субстанцию; довольно давать пищу локально-монистическому Молоху.