Солдаты последней войны - [35]

– А ты, Зиночка, видимо, также из скромности сидишь уже столько лет на одном и том же месте?

– Профессиональный долг, Кирилл Степанович, – притворно вздохнула эта общипанная курица. – Не всем же выпало счастье быть композиторами. Кому-то нужно ухаживать и за больными.

– Верно, – я не собирался тратить время на препирания с медсестрой. И поэтому вполне дружелюбно пригласил к телефону Николая Игнатьевича.

– Он в отличие от музыкантов имеет строгий график работы, – парировала Зиночка, но я ее резко пресек.

– Зинаида, мне срочно нужен Щербенин. Кстати, он мой близкий дружок. И если ты… Кстати, сейчас, насколько я знаю, ты неплохо зарабатываешь.

Зиночка фыркнула в трубку и побежала за главврачом. Ее работа действительно неплохо оплачивалась.

Через минуту я уже слышал знакомые восклицания и приветствия. Колька искренне сетовал, что я, как последняя свинья, выпал из его поля зрения, начисто забыв о святой мужской дружбе. Я и впрямь чувствовал себя свиньей, поскольку вспоминал о Щербенине только в случае крайней необходимости. Благо, он был не из обидчивых. Напротив, еще с института все знали его как открытого, доброго парня, готового всегда прийти на помощь. Таковым он оставался и по сей день, получив должность главврача одной из самых престижных клиник. По большому счету врач он был средний, о чем сам не раз говорил. Но зато великолепный организатор, чего и требовала должность. Именно благодаря Щербенину клиника стала одной из самых оснащенных и нужно отдать должное – не самых дорогостоящих. Хотя я был противник платной медицины как таковой.

Я кратко объяснил цель своего звонка. Меня интересовало одно: являлась ли Майя пациенткой его клиники? И внезапно наткнулся на категорический отказ.

– Такого рода сведения мы никому не даем.

– Колька, ты что? Свихнулся? – опешил я. – Я же не с улицы звоню. Я в курсе всех эскулаповых принципов, в частности, клятвы Гиппократа. Но мне необходимо знать. Хотя бы как твой бывший коллега, я уже не говорю о нашей дружбе.

– Не смеши, Кира. В каком-таком праве такое записано? Врачебная тайна, как и тайна исповеди, не подлежит разглашению. Увы, даже по старой дружбе ничего не могу тебе сказать. Даже как старому коллеге.

Я прекрасно знал Кольку. Он в принципе был мягкий, податливый человек. Но если уж что втельмяшится в башку этому медведю – все, кранты.

– Наверное, пациенты тебе здорово платят. Если бы медицина была бесплатной, ты бы мне обязательно все рассказал.

– Вот, ты меня уже обижаешь… И зря ты иронизируешь на счет оплаты наших услуг. Это не кардиология и не эндокринология. Ты сам прекрасно знаешь, что здесь лежит большинство пресытившихся от безделья дамочек. Вот пускай они и раскошеливаются. А за их счет я вправе положить с десяток действительно несчастных, но бедных людей, попавших в беду.

– Ты прав. Только кто тебе сказал, что таких с десяток? Действительно несчастных и действительно бедных столько, что тысячи клиник их не вместят. И если бы бесплатная медицина…

– Если бы была бесплатная медицина, их бы столько не было. Поэтому не будем заводить старую песню про попа и собаку…

– Значит ты категорически отказываешься дать мне сведения о гражданке Ледогоровой? Которая, как я теперь уверен, лечится именно у вас. Иначе бы ты просто ответил, что таких на учете не имеется.

– Не считай себя умнее других, Кира. Все проще. У меня перед глазами нет списка всех наших пациентов.

– Тебе он и не нужен. У тебя прекрасная профессиональная память. Кстати, Ледогорова именно из тех пресытившихся богатеньких дамочек. И я думаю, ее расторопный муженек вам оказывает какую-нибудь бескорыстную помощь. Например, в поставке медоборудования из-за границы. И плюнь в меня, если я не прав.

– Знаешь, будь твоя наглая рожа воочию передо мной, наверняка бы, с удовольствием в нее плюнул, – расхохотался неожиданно Щербенин. И тут же перевернул разговор на другую тему. – Кстати, ты не подумываешь о том, чтобы вернуться?

– Ты серьезно? – у меня вдруг перехватило дыхание. И перед глазами проплыли белые стены. Я почувствовал запах нашатырного спирта. Услышал шарканье тапочек по ночному длинному коридору. И вдруг понял, что давно скучаю по своей работе. По настоящей работе. – Ты серьезно, Колька?

– Абсолютно! Я прекрасно знаю тебя как специалиста. И без преувеличения скажу – ты профессионал высочайшего класса. А у меня теперь каждый стоящий человек на счету. И не звонил я тебе только потому, что был уверен, что из медицины можно податься в творчество. Но из творчества в медицину… По-моему, беспрецедентный случай. Так сказать аномалия. Или все же нет? Может, ты и будешь тем счастливым исключением, которое подтверждает всякое правило?

– Ты меня, ей-Богу озадачил. Мне чертовски приятно… И лестно…

– Значит, отказываешься, – в трубке послышался глубокий вздох. – А жаль… Кстати, в случае положительного ответа ты бы мог рыться в карточках больных сколько душе угодно.

– Ну, спасибо. А то я не знал. Но в любом случае… Я тебе позвоню, Колька, обязательно позвоню…

Я рассматривал себя в зеркало. Вглядываясь в свой потрепанный вид. Небритое лицо, темные круги под глазами, впалые щеки. И думал: ну какой, к черту из меня врач? И тысячу раз прав Щербенин, говоря, что из творчества в медицину никто еще не возвращается. Я убеждал себя в разумности этих слов… И мне так хотелось вернуться.