Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера) - [24]

— Просыпаюсь от того, что меня кто-то трясёт. Лицо знакомое, присмотрелся — мой командир. Я закрыл глаза, видение исчезло, а он меня опять трясёт: «Просыпайся, сука, я не приведение, я твой командир». Тогда я обнял его за шею и заплакал.

Это спасло Лапшина от служебного несоответствия. Командир расчувствовался, даже отпустил домой помыться и привести себя в порядок.

— Что ж ты, сынок, так пьёшь? Не стыдно?

— Стыдно товарищ полковник.

Автопарк

Половина жизни проходила в автопарке. В полку на шестьсот человек личного состава — семьсот единиц техники и агрегатов. Солдат хронически не хватало, некомплект составлял процентов двадцать. В команде заправщиков вместо восьмидесяти служило пятьдесят человек. На КПП солдат в трусах и сапогах, со штык-ножом на ремне, рядом стоит машина, в которой он копается.

Автопарк делился на две зоны: транспортную и специальную. В транспортной располагалась авторота — тридцать пять человек. Боксы маленькие, везде порядок. В специальной господствовали ракетчики. Выявить там личный состав можно было только в случае поджога. Сядут старший лейтенант с солдатами жарить картошку на ЦИАТИМе, используя в качестве нагревательного прибора открытый ТЕН или приваренный к заземлению лом, КУНГ и загорись. Повалит черный дым. Значит — «писец», попались, голубчики.

Без таких инцидентов солдат неуловим. В казарме думают, что он в автопарке, в автопарке — что в казарме. Спецработы, работа с изделием, подготовка к работе с изделием ведутся круглосуточно и круглогодично. Потом оказывается, что солдат уже три дня, как в бегах.

Инженер отделения — практически никто, самый нижний чин ракетной иерархии. По должности он за всё в ответе. Старший лейтенант Иванов, родом из Донецка, так любил технику, что не жил дома по 3–4 дня — ремонтировал «МАЗы». Не дай Бог, если «МАЗ» сломается. У него была мания их разбирать. Чтобы обследовать МАЗ после двух-трёх дней непрерывной эксплуатации требовалась неделя работы: проверить все агрегаты, заменить баллоны со сжатым воздухом, заменить резину на колесах… Зайдешь в бокс — угар, сажа, и он, черный от солярки, в замасленной спецовке, только зубы блестят. Пайку из столовой ему туда приносили, так в дыму и ел с машинным маслом.

Любовь к технике закончилась печально. Посмотрел наш Иванов фильм «Челюсти»… Чем-то он его поразил, да так, что начал пересказывать его в лицах солдатам. По ночам тешил народ в автопарке, пока сам народ пил чифир и жарил на ЦИАТИМе картошку. Она составляла для Иванова объект почти культового поклонения. Жарил он её на паяльной лампе: высыпет на лист железа и ворочает, вожделенно вдыхая аромат подгорающего ЦИАТИМа.

— Был в автопарке, так картошки наелся.

Худой, как велосипед, со взглядом изумленного павиана, вроде пророка Иезекииля. Спереди железные зубы торчком. Как с ним жена жила?

Был у нас ещё один Иванов, начальник команды. Серенькая личность. «Краском», удмурт, был рыж и лишен пигментации, скрипучий и противный, как все удмурты. Однажды приволок из отпуска ожерелье из монет Анны Иоанновны. Я его пытался продать, но безуспешно. Как объяснили специалисты, нумизматическая ценность просверленных монет ничтожна. На каптёрке у него висело штук десять замков, хотя в ней не было ничего стоящего, кроме танкошлема на меху. «Краском» его носил, когда погода позволяла. Мои нукеры охотились за шлемом месяца два. Когда ворвались в каптёрку, доложили: «там больше ничего нет, кроме старых матрасов». А танкошлем прапорщик Яшин сменял на спирт, за два часа мы его уже и пропили. Потом «Краском» пытался сорвать свой шлем с одного «мазиста»:

— Там же мой номер!

Нашлись свидетели, подтвердили неоспоримый факт того, что этот шлем «мазист» уже лет пять как носит.

Но «Краском» на этом не угомонился, достал чешскую мигалку «Тесла» размером с кастрюлю, да ещё с мегафоном, по бокам красные фары с поворотниками мигают по очереди:

— Ар-ар-ар!

Конечно, украли её. Он почему-то ко мне прицепился, хотя на полигоне таких мигалок был миллион, может чуть меньше.

— Смотрите, тут дырка и вот царапина…

— Ну и что?

Мигалка меня разочаровала — колёсико стерлось. Солдаты забрали плафон — чай заваривать.

Начавтослужбы майор Резвых, «засаленный майор», долго рвался к этой должности. Много лет даже возглавлял ОРМ (Объединенная Ремонтная Мастерская), что приравнивалось к подвигу, правда орденов там никто не получал. В трезвом естестве был ангел. Имел одну мысль: до обеда — где-бы выпить, после обеда — кого бы трахнуть.

Его помощник, прапорщик Афанасьев («Крысак»), единственное, что умел — собирать и разбирать карбюраторы. Когда Резвых становилось невмоготу, шли на склад автоимущества или снимали с любой автомашины, кроме командирской, аккумулятор и пропивали. Афанасьев славился умением открывать любой замок без ключа, даже семибороздочного от сейфа.

Не доверяя часовым в автопарке спецмашин, начальник по вооружению заварил ворота боксов. Когда приходилось выезжать — разваривали. Командир полка беспокоился:

— А если война или пожар?!

— Если мы их под охрану сдадим, то ни одна не выедет, за неделю раскрадут.

Благо «боеготовность» проверяли раз в полгода. Начальник по вооружению «пятёрку» получил за находчивость, ходил посвистывал, при регламентных работах сам карманы проверял, чтобы ключи не воровали. Глядя на его боксы, зубами щёлкали от вожделения разграбить. Склад запчастей он таким же образом заваривал ежедневно, а по утру разрезал автогеном. Обычно он приваривал прут вертикально, чтобы не срезали, но как-то в спешке приварил горизонтально. «Борман» тут же перепилил прут пилкой и уволок «волговский» движок. Продал его за гараж командиру соседней части на УАЗик.