Солдаты без оружия - [96]

Изо дня в день бывая то в одном, то в другом труд-отряде, Олимов видел, какую существенную долю работ выполняют на строительстве завода его земляки, и не мог не чувствовать удовлетворения. Однако стоило ему вспомнить о требованиях Соколова, предъявленных в последнюю встречу, как это чувство удовлетворения сменялось недовольством собою, мыслями о том, что он недостаточно строг и взыскателен к рабочим-трудармейцам. В такие минуты даже голос его менялся.

— Март месяц, товарищи, на носу! Последний перед пуском завода, который начнет работать на полную мощность! Не забывайте об этом, пожалуйста! — то и дело напоминал он то в одном, то в другом отряде.

Март. Такова была установка обкома партии, и все знали о ней. И конечно, Олимов понимал, что любыми силами и средствами завод будет пущен, станет работать на полную мощность. Но он понимал и другое. Требуя от рабочих трудиться с большей отдачей, нельзя было забывать об их по-прежнему неустроенном быте. Они уже научились превозмогать невзгоды и лишения. Даже когда становилось невтерпеж стоять на месте от сырости и холода и одеревеневшие ноги ничего уже не чувствовали, люди не теряли присутствия духа, не утрачивали чувства юмора, устраивали шуточные кулачные бои, чтобы согреться.

— Борьбу затеяли? — спрашивал Олимов на следующее утро, увидев одну из таких схваток в третьем отряде трудармейцев. И рабочие, улыбаясь, отвечали:

— Да нет, товарищ Олимов, дружеская схватка! Движение есть жизнь, — так мы согреваемся!

И Олимов, готовый услышать, как кто-то недовольно, раздраженно огрызнется на его вопрос, от этого незлобивого ответа трудармейцев, их спокойного вида светлел лицом. Ну как не уважать этих удивительных людей, думал он, как не преклоняться перед их мужеством! А ведь еще позавчера, услышав рассказ усто Барота о недостойных махинациях Очилова и его дружка, Ориф потерял покой и сон. Сегодня же утром, перед тем, как идти в отряды, сто раз передумал, как-то его встретят там, не объявится ли новый смутьян, который испортит настроение всем вокруг, подобьет слабых на недостойное дело… Но нет, ничего подобного не произошло. Конечно, как всегда это было с Орифом, едва увидел он своих земляков за работой, сердце болезненно сжалось — так непригляден и жалок был вид некоторых. Но никто не жаловался. Более того, он не поймал на себе ни одного злобного или унылого взгляда. Ориф от души пожимал огрубевшие от работы, протянутые ему руки, здоровался, приговаривая каждый раз: «Не уставайте, земляки!» И все как один дружно отвечали: «Будьте здоровы! Спасибо! И вы не уставайте, комиссар!»

Но велико было искушение, и, привыкший задавать всегда один и тот же вопрос, Олимов спросил и сегодня:

— Есть ли, товарищи, какие-нибудь жалобы или заявления?

После минутного молчания вперед выступил пожилой мужчина с густой бородой и усами.

— Ну, про одежду я вам говорить не буду, вы и сами все знаете, товарищ Олимов! А вот насчет инструментов… Пора бы уж заменить некоторые, а то становится трудно работать, затупились кирки и лопаты, и вообще их надо насаживать на новые ручки… износились!

— Что еще? — коротко спросил Олимов, а в голове все сидела неотвязная мысль: неужели никто не заноет, не пожалуется сегодня?..

К Олимову подошел маленький круглый человечек в ушанке, надвинутой на самые глаза, перепоясанный широким ремнем поверх ватника, обутый в большие, явно не по размеру солдатские сапоги. Изобразив какое-то подобие улыбки на застывших от холода губах, он засмущался:

— Да есть тут одна жалоба, товарищ Олимов…

— Пожалуйста, я вас слушаю! — изучающе глядя на человечка, приготовился слушать Ориф.

Все с недоумением уставились на этого коротышку: мол, что еще там у него за жалоба? А тот, опершись на длинный лом, который держал в руках, хитро подморгнул:

— Не зря ведь говорят, товарищ Олимов, делу — время, потехе — час! Так? Неплохо бы и в нашем общежитии, как у усто Барота и Ака Навруза, после работы послушать иногда игру и пение Исмата Рузи. Музыки просит душа, поверьте!..

Неожиданно все одобрительно зашумели.

— Верно говорит Шадиджан! Хорошо бы и нам хоть иногда послушать Исмата Рузи!..

Как по душе пришлась Олимову эта просьба, как широко улыбнулся он, подойдя к Шади и тронув его за плечо!

— Организуем, Шадиджан! Обязательно организуем вам концерты! Сам в ближайшее время приду к вам и приведу с собой Исмата. Обещаю! Но скажите, неужели в вашем отряде нет ни музыкантов, ни певцов?

— Как нет, конечно, есть! — безнадежно махнул рукой Шади. — Да только голосом никто не вышел — сипят!

Все засмеялись. Олимов незаметно огляделся. С кем-то встретился взглядом, с кем-то перекинулся несколькими словами. Кто-то терпеливо ждал, когда он кончит говорить, чтобы подойти к нему. Кто-то, громко смеясь, обсуждал уже что-то с соседом… Возможно, не пройдет и минуты и кто-то решит пожаловаться на старшину отряда, а то и лично ему, Олимову, предъявит какие-то обоснованные или необоснованные требования… Как знать? Люди возвращались на свои рабочие места, а Ориф, будто только что проникнув в сокровенные тайники их душ, был счастлив и горд этим приобщением. Они представились ему высокими и гордыми, словно горы родного края, чистыми и целомудренными — как родники его родины, сильными, вечными — вроде тех величественных чинар, что росли около его дома… Он не мог не восхищаться в душе своими земляками, с каждым днем все более проникаясь к ним сыновней любовью — любовью и состраданием одновременно. Ведь он понимал, как труд их тяжел, а то, что они высказывают ему порой, это всего лишь малая доля, выплеснувшаяся под влиянием минуты.