Солдаты без оружия - [92]

— Неужели еще надо объяснять? — возмутился усто Барот. — Нам с вами не по пути! Сколько потрачено слов — и все попусту!.. Вас, видно, ничем не проймешь, это теперь ясно как день!

Но Очилов, будто не слыша сказанного, не собирался сдаваться.

— Нет, усто, мы не согласны! За что вы хотите перевести нас в другой отряд? За то, что мы не желаем подмазывать глотки другим? Да?..

Глаза усто Барота гневно блеснули, он на миг побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо. Едва сдерживаясь, он шепотом спросил:

— Это мы-то смазываем кому-то глотки?!

Очилов смешался, избегая взгляда усто, пробормотал:

— Да нет, мы не вас имеем в виду! А таких, как самоварщик!..

Нормат хотел было встать и возразить что-то на это наглое заявление, однако Ака Навруз положил руку ему на плечо и посоветовал быть спокойнее.

— Хорошо, кому же, как вы говорите, Нормат смазывал глотку? — спросил он.

— Да разве вы не знаете, он же каждый день угощает русского мальчишку там, в цехе?! Пытается, видно, подобраться к его мамаше, она ведь вдовой осталась, знаем мы эти штучки! — цинично засмеялся Очилов.

Внезапно и гневно заговорили все разом: и те, кто сидел за столом, и те, кто уже залез отдыхать на нары. Нормат же пошел на Хамдама с кулаками, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Ака Навруз и Хакимча с двух сторон не схватили его.

Усто Барот поднял вверх обе руки, призывая всех к тишине, и, едва шум немного стих, твердо сказал Очилову:

— Я давно знал о вашей жадности и ненасытности, но не подозревал, что вы, Хамдам Очилов, еще и кляузник, что у вас черное сердце. Нормата мы давно знаем и в обиду не дадим! Нормат и все, похожие на него, о ком вы говорили, будто бы они кому-то подмазывают глотки, люди благородные, которым, к вашему сведению, наш Саади посвятил вот эти стихи:

Величьем духа славен человек,

Смысл жизни в этом отыскать спеши.

Скупец жестокосердный с камнем схож,

В котором нет ни чувства, ни души.

И не богатством удивляй людей —

Деянья благородные верши.

— Что ж, товарищи, — трусливо обвел всех взглядом Хамдам Очилов, — я так понимаю эти стихи: быть благородным — это значит отдать свою долю другому, а самому ноги, что ли, протянуть?! Так?

Люди молчали. Неожиданно к столу подошел Исмат Рузи и, спросив разрешения Барот-амака, тихо сказал:

— Извините меня, ака Хамдам, но я скажу откровенно, хотя по возрасту вы годитесь мне в старшие братья. Вы второй раз сеете между нами смуту. Сначала, первый раз, вы затеяли ее в присутствии наших узбекских гостей, поставили в неловкое положение нашего политрука, товарища Олимова. Сегодня у вас под сомнением честность ака Нормата, да и всех нас вы испачкали грязью. Не знаю, что лучше, ака Хамдам: торговать каждый выходной на рынке, выручая за это деньги, или поделиться тем, что есть, с товарищами.

Очилов не сводил ненавистного взгляда с Исмата Рузи. Кучкарбай же, по мере того как говорил Исмат, покрывался от волнения испариной, все глубже и глубже втягивая голову в плечи, будто ежась от услышанного.

— Ты, молокосос, знай свое место! Нечего выпендриваться! — оборвал Исмата Рузи Очилов. Он хотел еще что-то добавить, но тут не выдержал усто Барот:

— Довольно, наслушались! Вывод один: с завтрашнего дня чтобы духу вашего тут не было. Убирайтесь вон из отряда! Больше нам с вами говорить не о чем! Может, на новом месте одумаетесь и поймете наконец!

Кучкарбай и вслед за ним Очилов, что-то бормоча под нос, пошли в свой угол, а усто Барот вместе с Ака Наврузом и Хакимчой решили, не откладывая до утра, сходить к Олимову.

Пожалуй, за все время существования трудовой армии впервые сложилась такая ситуация. Наверное, поэтому, когда закрылась дверь за ушедшими, все, кто был в бараке, словно воды в рот набрали. Непривычно гневное выражение лица усто Барота, который всегда был доброжелателен к людям, его твердое, непреклонное решение в отношении Кучкарбая и Очилова навели всех на серьезные размышления.

Это долгое молчание было вдруг нарушено: с верхних нар неожиданно без всякого предисловия кто-то из рабочих, тяжко вздохнув, громко прочитал бейт, который как нельзя лучше свидетельствовал о настроении людей:

Когда терпенью выйдет срок,

Слова сражают, как клинок.

Казалось, после этого кто-то скажет хоть слово, кто-то заговорит, но нет, ответом и на этот бейт было всеобщее молчание.

Тем временем усто Барот с товарищами подошли к домику, где жил Олимов. У политрука горел свет, он еще не спал, да, кроме того, видно, был не один: все услышали, когда вошли в прихожую, что Ориф с кем-то вполголоса разговаривает.

— Наверное, у Олимова кто-то есть, — высказал предположение Хакимча, берясь за ручку двери.

— Хорошо еще, что наш политрук не спит, — заметил усто Барот.

Постучавшись, все трое вошли и сразу чуть не задохнулись от дыма: комната была прокурена насквозь, за столом сидели Ориф и Ульмасов.

— Здравствуйте, друзья! — приветствовал вошедших Олимов, вставая. — Что случилось, усто? Все ли у вас спокойно?

По тону Орифа и по его усталому виду усто Барот заключил, что пришли они не вовремя, поэтому решил как можно скорее изложить цель своего позднего визита.

Когда усто Барот закончил рассказ, Олимов, как ему показалось, чуть злорадно улыбнулся и помолчал какое-то время. Усто Барот по-своему расценил его улыбку.