Солдаты без оружия - [81]

Шедший чуть сзади него Ака Навруз философски заметил:

— Да пребудут их души в раю, брат Урмонбек! Такова судьба человеческая: как ни суетись, все равно устремлен к земле, из которой создан…

И хотя слова эти явились не более чем толкованием Корана, они как-то успокоили пожилых верующих мусульман, и те, кто шел рядом с Ака Наврузом и слышал эти слова, согласно закивали, приговаривая:

— Слава богу, что они хоть похоронены по-человечески, как полагается, преданы земле!

— Что верно, то верно, Садык-ака, — согласился с пожилым узбеком-рабочим Ака Навруз и, пока они шли к общежитию, рассказал, как в 1916 году во время отправки таджиков на тыловые работы в царскую Россию, будучи куплен одним мехрабадским богатеем, который заплатил ему деньги, он был отправлен в Сибирь вместо сына этого кулака-богатея. Другого выхода не было — очень тяжело приходилось семье!..

Сотни детей ремесленников, рабочих и батраков ехали в Сибирь в больших товарных вагонах. Голодали, мерзли, погибали от брюшного тифа. Не доехав до станции Туркестан, умерло трое заболевших брюшняком. На требования рабочих похоронить умерших никто не обращал внимания — ни охранники, ни царский офицер, начальник поезда. Наконец чувство страха взяло верх: боясь заразиться, офицер и станционные работники разрешили похоронить умерших на пристанционном кладбище. С десяток человек, среди которых был и Ака Навруз, поспешили унести усопших на трех наскоро сколоченных носилках. Но кладбище оказалось христианским, а до мусульманского, которое находилось на окраине города, надо было пройти по крайней мере километров восемь. Дойдя до города, долго блуждали, наконец нашли. Но оказалось, что мусульманское кладбище для знатных и богатых, для бедняков же — за городом, в другой стороне. Понесли туда, руки от тяжести уже ничего не чувствовали, онемели. Наконец нашли и это кладбище для чужеземцев и бездомных — до самого заката проблуждали… Это было каменистое, поросшее колючкой и густым бурьяном поле. С превеликим трудом камнями выкопали неглубокие могилы и предали несчастных земле. Подошел к ним тогда какой-то грязный оборванный старик, сказал, что и он бездомный беззащитный странник, заброшенный в этот уголок земли по воле жестокой судьбы: несколько лет назад в поисках работы он перебрался сюда из Бухары, но год назад тяжело заболели его жена и двое детей, на лечение денег не наскребли, так он их одного за другим и похоронил здесь, на этом кладбище… Сам же вконец обнищал, не на что вернуться в родные места, а здесь живет подаяниями… Собрали товарищи Ака Навруза старику какие-то копейки из своих скромных кошельков, старик взял эти деньги и на прощание в благодарность прочитал плачущим голосом бейт, отчего даже у бывавших в жизненных переделках товарищей Ака Навруза на глаза навернулись слезы:

Отчизну предавший — твой жалок удел,

Ты предал свободу и цепи надел.

Вернулись Ака Навруз с товарищами на станцию, а поезда, на котором они ехали, уже нет — прошло-то более полусуток! Тут же их схватила железнодорожная полиция, подозревая в дезертирстве, а на следующий день отправила в Сибирь теперь уже в эшелоне заключенных, участников восстания 1916 года в Ходженте и Джизаке. Здесь и произошла первая встреча Ака Навруза с Урмонбеком Ульмасовым и кузнецом усто Баротом, с которыми он прожил в Сибири годы подневольного труда…

— Вывод из этой истории, я думаю, можно сделать один, — заключил рассказ Ака Навруз. — Мы должны быть благодарны, что ни один из нас, подобно тому старику бухарцу, не оторван от родины, ведь мы, даже уехав далеко от родных мест, не на чужбине живем, не в услужении у богатея!..

— Поистине верны ваши слова, Ака Навруз! — согласился Садык-ака.

— Да убережет бог оказаться на чужбине без родины! — поддержал его товарищ.

— Ценно слово из уст мудреца, говорит народ. И для нас полезно было послушать рассказанное Ака Наврузом, ведь он повидал мир, познал горечи и радости жизни! — вздохнул Садык-ака, приглашая всех заглянуть на поминки.

Когда Ориф Олимов поздно вечером вышел из общежития узбекских трудармейцев, на дворе стояла темень — глаз выколи. Поскрипывали на снегу бурки. Ветер, правда, стих, но мороз, отпустивший было немного накануне, снова забирал, ровное снежное поле на краю Каменки выглядело безжизненным, и только вдали, на краю горизонта, мерцали электрические лампочки стройки, как маленькие надежные маяки, ориентируясь на которые шагали теперь к своему дому таджикские трудармейцы.

— А как, усто, здоровье Барот-амака? — спросил Ориф Ака Навруза на подходе к общежитию. — Утром, знаю, была у него температура…

— По словам фельдшера Харитонова, простудил он горло, хорошо, не воспаление легких…

— Зайдемте, усто, проведаем его, может быть, еще не спит!

Уже на подходе к дому тихо, на ухо Орифу Ака Навруз шепнул:

— Однако, мулло, вот уже несколько дней, как наш усто чем-то очень расстроен.

Ориф не мог не рассмеяться, когда увидел таинственное выражение лица Ака Навруза, с которым тот произнес это.

— Почему же он расстроен? Уж не соскучился ли по своей дорогой женушке? — высказал он предположение.