Солдатский маршал - [25]

Корпус Конева был мощнейшим подвижным соединением, усиленным двумя авиационными полками, двумя мотоброневыми и одной механизированной бригадой, которые имели 545 бронеединиц — танков и бронеавтомобилей. Ничем подобным Квантунская армия на тот момент не располагала. Можно себе представить, какие лица были у японских генералов, когда разведка донесла о марше русских, о численности группировки и, главное, о темпах движения тогда ещё пока потенциального противника.

В эти дни напряжённого марш–маневра, когда стало понятно, что график движения выдерживается с опережением и что отставших и потерь удалось избежать, комдив Конев в какой–то момент действительно почувствовал себя потомком Суворова. Среди любителей и почитателей русской военной истории бродит такой анекдот: однажды, когда Александр Васильевич Суворов после предательства союзников–австийцев оказался запертым со своим войском в Мутенской долине и русским грозила гибель, он вышел вечером из своей палатки к солдатам. Те сидели у костров, доедали свою кашу, чинили амуницию, порядком изношенную в походе, и точили о камни штыки и сабли. Все понимали то положение, в котором они оказались. Поглядывали за высокие шпили перевала Рингенкопф. Если бы можно было перебраться через перевал, они в одно мгновение не только спаслись бы от во много раз превосходящей их армии французов, поджидающих их у выхода из долины, но и мгновенно оказались бы в тылу у них. Суворов понял настроение солдат и, глядя на озарённые закатным солнцем шпили перевала Рингенкопф, вдруг воскликнул: «А что, ребятушки, махнём–ка мы через эту горку! Вот они там очумеют!» Там — это во французском стане, и в австрийских штабах, и в Петербурге, где тоже считали их положение погибельным. Знал ли этот анекдот комдив Конев, нет ли, неизвестно. Но он знал о Суворове всё и восхищался переходом русской армии через Альпы. Однажды, много позже описываемых событий, выступая перед слушателями Военной академии им. М. В. Фрунзе, сказал следующее (запись сделана кем–то из присутствующих): «Даже в годы Великой Отечественной войны у меня не было, пожалуй, таких напряжённых двух суток, как те, осенью 1937 года. Солдаты наши совершили поистине невозможное. Всё происходило в пустыне, где нет ни дерева, ни травинки, где ветры валят человека с ног, где нет дорог, где в лощинах между холмами машины вязнут по самые оси, а на холмах земля порой так тверда, что лопата звенит о неё, как о камень… Когда я смотрю в музее знаменитую суриковскую картину «Переход Суворова через Альпы», мне представляются на ней вместо тех суворовских орлов–гренадеров… наши красноармейцы, что совершили свой славный форсированный марш по монгольскому бездорожью».

Нет, мне всё же кажется, что комдив Конев знал тот старинный анекдот об Александре Васильевиче Суворове. И вполне можно себе представить, как восприняли сообщение о появлении красноармейских мотострелковых колонн на фланге Квантунской армии перед перевалами Большого Хинганского хребта в японских, да и иных штабах.

В Москве тоже были довольны удачно проведённой операцией. Пройдут годы, Красная Армия и союзные армии США, Великобритании, Франции покончат с германским фашизмом на западе, и, планируя операцию по разгрому Квантунской армии Японии, советские штабы примут решение идти в центральную Маньчжурию именно по этому маршруту, через прорыв обороны противника на Хингане.

Когда Конев докладывал на Главном Военном совете, Сталин вдруг задал ему вопрос, которого он совершенно не ожидал:

— Говорят, вы в Монголии запрещаете пить нашим командирам?

С юных лет Конев испытывал почти отвращение к спиртному. С годами, правда, это отношение претерпело некоторую эволюцию: в сущности, хороший крепкий напиток или вино — это благо, но — в умеренных дозах, в качестве лекарства и как средство общения. В Монголии же, когда корпус остался в промёрзшей пустыне, в землянках, когда благом считалась железная печка, охапка дров и горячий чай, всё остальное быстро начала заменять водка. И Конев ввёл жесточайший режим её потребления. Слухи об излишне строгих порядках, которые были заведены командиром корпуса, дошли до Москвы. Сталин счёл необходимым заговорить об этом на Военном совете.

— Запрещаю, товарищ Сталин, — ответил Конев.

Заседание Главного Военного совета, как правило, проходило в Овальном зале. Председательствовал Ворошилов. Сталин сидел за крайним столиком справа от стола Наркома обороны. Когда выступающий выходил к трибуне, а потом наступало время вопросов, Сталин подходил вплотную к трибуне и задавал свои вопросы, глядя прямо в глаза стоящему за трибуной. Так было и в этот раз. Сталин понял, что Конев ответил прямо, как солдат, не кривя душой. Но ответ его не удовлетворил. И он сказал:

— Может быть, не рекомендуете, скажем так…

— Не рекомендую, товарищ Сталин.

— Ну, это другое дело.

Кстати, признание Конева Сталину о том, что он сам стирает своё бельё и моет полы в своём жилье, не рисовка. Помните его юношеские записи о том, как отвратительно ему «денщичество и личное использование солдат» и что «не пушки, не ружья сражаются, а человек»? О людях он умел позаботиться. И, как видно из разговора со Сталиным, тему эту приготовил заранее и довольно стройно её изложил, дипломатично закончив шуткой, которая, возможно, в большей степени и помогла решить проблему. Подтверждением тому, что Конев себя в Монголии, да и везде, когда оказывался без семьи, обстирывал себя сам и сам наводил порядок в своём жилище, другой эпизод, который произойдёт спустя четыре года, на Калининском фронте. И именно ему, этому счастливому случаю, Конев будет обязан своему семейному счастью, которое он, наконец, обретёт с другой женщиной. Но об этом рассказ впереди.