Солдатский маршал - [19]

Ещё на Дальнем Востоке в штабе армии и корпуса я учился у бывшего полковника Генерального штаба русской армии Андриана Андриановича Школина. Это был замечательный человек, он, офицер царской армии, ещё до революции был большевиком. Сидел в царской тюрьме, в Александровском централе, и только революция освободила его. (Революция дала маршалу Коневу и его поколению, выходцам из народа, всё. Поэтому вряд ли стоит, цитируя его, приглушать тот пафос, который окрашивает в совершенно определённый цвет его воспоминания. — С. М.) В последующем он партизанил на Дальнем Востоке. На Дальнем Востоке в период, когда командовал там В. К. Блюхер, начальником его штаба был Токаревский, старый генштабист, — на ВАКе он сказался преподавателем группы артиллерии. Партия привлекла к обучению красных командиров не только близких нам бывших офицеров, которые уже служили в Красной Армии, но и тех, кто принял Октябрьскую революцию не сразу. В академии лекции по тактике отлично читал профессор А. И. Верховский, бывший военный министр в правительстве Керенского; интересны и полезны были лекции по стратегии профессора А. А. Свечина — он был начальником информационного отдела ставки Николая II, генштабистом. Я учился в группе профессора Лигнау — большого знатока пехоты.

Учился я отлично. Взял всё, что один год мог мне дать».

Учился будущий маршал, победитель Манштейна, Шернера и других полководцев Третьего рейха, действительно блестяще. С жаром. С азартом. Командовать подразделением — это не агитировать за самый справедливый в мире строй и не прививать бойцам правила гигиены. Здесь требовалось иное искусство, которое создавалось веками, кровью побеждённых и восторгом победителей.

После успешного окончания Курсов усовершенствования высшего командного состава (КУВНАС) при Военной Академии им. М. В. Фрунзе Конева назначили командиром стрелкового полка. Вернее, он сам попросился на полк. По сути дела, сделав такой выбор, он вынужден был пойти на понижение. Снял с петлиц ромбы, прикрепил шпалы. Сохранилась фотография середины 30‑х, где Конев, командир 50‑го стрелкового полка 17‑й Нижегородской дивизии. Ему чуть больше тридцати пяти. Красивое лицо с правильными чертами, светлые глаза. В петлицах три шпалы. Всё ещё впереди.

— Полководец, — подчёркивал Иван Степанович, — начинается в полку. И как жалеют потом те, кто когда–то этой истиной пренебрёг. Прыгать через ступеньку в жизни вообще не стоит. Ну, а в военной деятельности перешагнуть через полк, по–моему, вовсе нельзя.

В 17‑й стрелковой Нижегородской дивизии Конев получил тот самый полк, в котором служил комиссаром. И командовал им пять лет.

Конев и его поколение, к счастью для Советской России, успело научиться у генералов и полковников старой русской армии многому. Их, бывших, расстреляют в 1937/38 годах. А в двадцатые и начале тридцатых годов они ещё преподавали в военно–учебных заведениях Красной армии. Они владели военной наукой, той наукой, какой добывали свои победы Суворов, Кутузов, Румянцев, Багратион, и будучи талантливыми педагогами и наставниками, знали, как её привить лучшей части красных командиров. В конце концов, кроме Красной, другой русской армии в России не существовало.

Много лет спустя, уже без Сталина, маршал Конев в беседе с Константином Симоновым о репрессиях тридцатых годов будет говорить с горечью. А о своих учителях — с восхищением. Но не скажет, как они погибли. За плечами уже будет жизнь, наполненная романтикой гражданской войны (и с нею не хотелось расставаться), победами в Великой Отечественной войне, послевоенной службой, сложной, в которой чисто военное дело, армейская работа тесно переплетались с политикой. Прошлое настигало. Но в нём виделось больше хорошего. Потому что служил он Родине, забывая порой и о семье, и о собственных нуждах и здоровье.

Поколение маршала Конева, Рокоссовского, Жукова было особенным поколением. Конечно, если бы в кровавой смуте двадцатых и тридцатых годов сгинули и они, то армиями и фронтами под Смоленском, Москвой и на Курском выступе командовали бы другие полководцы. И кто–нибудь другой не хуже Рокоссовского провёл бы Сталинградское сражение. И кто–нибудь другой, а не Жуков, но с тою же непреклонной волей, граничащей с жестокостью к собственным войскам, отогнал бы немцев от Москвы. И кто–нибудь другой, а не Конев, так же блестяще завершил бы Ясско — Кишинёвскую операцию, задушив в огромном «котле» колоссальную по численности и вооружению группировку противника. Но судьба выбрала в качестве избранников их.

А он, Маршал, понимал: расстрелянных уже не вернуть. Так же, как и погибших на полях сражений. Лежали они в разных могилах. Над одними стояли обелиски, к ним носили цветы. Над другими шумели, колосились травы забвения. И это жгло душу. Но говорить об этом было не принято. Да и не хотелось.

…Год учёбы в Москве пролетел как одно мгновение. То, что Конев слышал на лекциях, преломлялось в его сознании через опыт боёв, тех или иных операций, участниками которых ему довелось быть. Строгий аналитик, он снова и снова прокручивал память–киноплёнку, на которой были запечатлены и эпизоды смелых рейдов их бронепоезда, и белогвардейские контратаки, и гибель товарищей, и неожиданные решения командующего Особой Дальневосточной армией Блюхера, его многоходовый маневр, который всегда приносил успех.