Солдатская верность - [29]

Речушка неширокая, всего метров тридцать, но, переправляясь, Барабанов успел о многом передумать. Может случиться так, что в это же время, на этом же месте противник тоже ведет разведку? Конечно, может. Подобные случаи уже бывали. А может быть, на ночь противник выдвигает к берегу засаду? И это не исключено. Словом, много разных предположений проносилось в мыслях солдата.

Барабанов коснулся ногами дна. Глубина доходила до груди. Когда до берега оставалось не более трех метров, где-то рядом сильно всплеснулась вода. Барабанов замер на месте и выждал какое-то время. Тишина. Только по-прежнему идет перестрелка.

«Наверно, рыба, — подумал боец. — Потревожил я ее, она и хлестанула хвостом спросонок».

Вот и берег. Боец прижался к земле, прислушался. Подергал за веревку — сигнал «готово, можно переправляться» — и, привязав веревку к находившемуся неподалеку пню, приготовился к возможному появлению противника.

Темно. Словно черным покрывалом, окутала ночь все, что есть на земле. В таких случаях глаза — не помощник разведчику или наблюдателю, и он переключается на слух. Казалось, что голос войны — артиллерийско-минометная и ружейно-пулеметная стрельба — заглушает все другие звуки. На самом деле это не так. Фронтовики настолько привыкают, например, к разрывам снарядов и мин, даже вблизи землянок, что гром этих разрывов не тревожит их короткого сна. И наоборот, какой-нибудь незначительный шорох, разговор вполголоса, стук неосторожно поставленного на стол котелка будят солдата. Точно так же у разведчиков и наблюдателей, действующих в ночной темноте, настолько обостряется слух, что в ружейно-пулеметной трескотне, ставшей привычным явлением, они улавливают отдельные звуки, производимые неосторожно двигающимися людьми. Но сколько Барабанов ни прислушивался, ничего подозрительного не обнаружил.

Вскоре к нему присоединились саперы. Они сразу же поползли вперед, к заграждениям противника.

Прошло несколько минут тревожного ожидания. Каким мастерством и выдержкой надо обладать, чтобы в темноте найти мины противника, обезвредить их, а потом тихо сделать проход в проволочных заграждениях. И наши саперы, эти неутомимые труженики фронта, блестяще справлялись со своими обязанностями.

Когда вернулся один из саперов и доложил, что проходы готовы, группа захвата — сержант Пушкин, рядовые Лихов и Нестеров — поползла к заранее намеченному объекту наблюдения. Группа обеспечения, возглавляемая наводчиком ручного пулемета Сысоевым, тоже была на месте. Все делалось молчком, повторялись заученные на тренировках действия.

Легко и бесшумно добрались три разведчика до вражеской траншеи. Вот она, цель их недельного труда, — огневая точка противника, где надо брать пленного. Вражеский пулеметчик, не подозревая, что через минуту-другую он окажется в руках наших разведчиков, постреливал короткими очередями. Пули пролетали левее смельчаков.

Брать пленного должны были Нестеров, богатырской силы человек, и Лихов. Еще не смолкла пулеметная очередь, как они спрыгнули в траншею. Лихов кинжалом свалил одного фашиста, Нестеров прикладом автомата оглушил другого. Потом подхватил его на руки и выбросил из траншеи. Пушкин и Лихов «запеленали» бесчувственного пулеметчика в плащ-палатку, воткнули в рот добротный кляп и поволокли к речке.

Нестеров на минуту-другую задержался в траншее. Он прилег к пулемету и стал выпускать очередь за очередью в таком же темпе, как это делал пулеметчик противника, с той лишь разницей, что пули шли высоко над землей и никому не приносили вреда. Эти действия тоже были предусмотрены при подготовке к поиску. Выпустив несколько очередей, Нестеров выскочил из траншеи, швырнул подальше пулемет и тоже пополз к речке.

Разведчики уже находились на полпути, когда в небе вспыхнуло множество осветительных ракет и застрекотали вражеские пулеметы. Это и взволновало нас с командиром батальона. Очевидно, кто-то из бойцов не успел прижаться к земле и замереть, когда над ним зажглась очередная ракета, и разведчики были обнаружены.

Наши минометчики заставили замолчать несколько пулеметов противника. Но тут же он открыл минометный огонь. Было ясно, что противник решил преградить путь отхода нашим разведчикам и уничтожить их, а то и захватить в плен. Медлить нельзя, надо выручать попавших в беду.

Связавшись по телефону с командиром полковой артиллерийской группы, я потребовал:

— Немедленно подавите цели три, семь и девять.

Это были огневые позиции минометов противника, которые вели огонь.

— Не могу, — донеслось с другого конца провода.

— Как это не можете? Почему?

— Лимит…

— К черту ваши лимиты! — не сдержался я. — Тут люди гибнут, а вы говорите о лимитах.

— Строгий приказ. Трибунальное дело, — не сдавался артиллерист.

— Не будем спорить, для этого нет времени. Немедленно открывайте огонь! Отвечать буду я…

Я понимал командира артгруппы. Дело в том, что тогда артиллеристы все еще располагали очень ограниченным количеством боеприпасов. Им разрешалось расходовать по нескольку снарядов в сутки. Перерасход так называемого лимита строго запрещался. Ко в создавшейся обстановке я не мог, не имел права бездействовать, оставлять людей без огневого прикрытия.