Солдатом быть не просто - [10]

— Ваша работа? — сердито спросил Чибисов, кивнув на реку.

Сержант молчал. Чибисов понял его состояние: покатые плечи опущены, на лицё проступили росинки пота.

— Считайте, что вам повезло: у нашего механика золотые руки и голова — вывел танк. А если бы не вывел? Тогда танк затапливают. Вы понимаете, что это значит?! Сами мы выбрались бы — обучены, а танк в таких случаях отправляют в ремонт.

Майор приказал доразведать трассу. Сержант сорвался с места, побежал к берегу, на ходу отдавая приказания своим солдатам.

Чибисов вернулся к экипажу. Еще на подходе к машине услышал слова Чайки:

— У тебя, Федя, крепкая выдержка. Танк свалился на бок, а ты сидишь, будто каменный.

— Испугался я, Николка.

— Ты?.. — удивленный Чайка подошел ближе к Федору, всмотрелся в глаза — не шутит ли? — Я и то не испугался, а ты…

— Не за себя испугался. О портрете сразу вспомнил, вот где он у меня, — Федор потрогал ладонью левую сторону груди. — Как завалило нас на бок, сразу вспомнил о нем.

— Да… — Чайка вздохнул и вдруг заговорил о красках раннего утра: о разливе неба над горами, нарядном лесе, застывшем, словно в последнем параде перед зимой.

Федор и Рукас переглянулись с улыбками на лицах. «Вырвался Николка со дна реки и радуется», — подумал Федор.

— А все же, что там ни говори, — заметил Чайка, — река пощекотала нам нервы — риск есть риск.

— Не так уж велик этот риск. Ну, затопили бы танк, ну, повыскакивали бы из него, как пробки… Плавать умеем. — Взгляд Федора только что был мягкий, а тут вдруг затвердел. Чайка увидел в его глазах блеснувшие льдинки. — Вот если бы мы прошлись хотя бы по границе настоящего фронтового риска, когда на такой переправе над тобой ревут чужие самолеты, а с дальних позиций бьет тяжелая артиллерия, когда река кипит от разрывов бомб и снарядов… вот тогда да.

— Мы тоже иногда ходим по его границе, — сказал Рукас, — и снаряды рвутся натуральные, а где надо, и по минному полю, правда с имитацией, наступаем, и через очаги пожара… Нет, что ни говори, а солдатом быть не просто.

— А разве я говорю, что просто? — Федор широко улыбнулся. Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент возобновилась переправа.

Экипаж занял свои места. Вместе с переправившимися другими танками первого взвода экипаж устремился туда, где кипел учебный бой.

На зимней дороге

Чистое небо смотрит на землю холодной суровостью. Бездонная синева кажется Григорию ледяной крышей, откуда наплывает стужа. Сегодня с утра солнце светит на просторе, но даже и оно не в силах подогреть дыхание зимы — после полудня мороз стал крепче.

Григорий вывел свою трехтонку на асфальтированное шоссе и облегченно вздохнул. Проселок, по которому он только что ехал, был сильно разбит с осени, или, как говорят шоферы, разухаблен, а теперь, прихваченный морозом, закаменел, сохранив до весенней распутицы глубокие колеи, выбоины.

На шоссе он увеличил скорость. Морозный ветер мел по чистому асфальту снег, смахивал его на обочины, срывал дым с труб сельских домов, косматил.

«Сердитый сегодня дед-мороз… Если что случится с машиной — заскучаешь». Григорий думает об этом спокойно, даже насвистывает мотив веселой песни. Спокойствие идет от уверенности, что двигатель и ходовая часть у его машины в порядке, а случись задержка — есть под рукой необходимое: в кузове он всегда возит домкрат, лопату и сплетенный из хвороста мат, который можно подложить под колеса, когда они забуксуют в глубоком снегу. Кое-что есть и для двигателя, если он собьется с правильного тона. В роте Григория называют запасистым. Он не возражает — пусть говорят, недаром отец не раз твердил ему, что запас карман не трет. «В этом он прав», — думает Григорий. Вспомнил об отце, и мысли повели по знакомым улицам небольшого городка на Оке, где он жил все годы до армии, но не успели довести до дома, оборвались, когда он увидел на обочине шоссе одинокую машину и вышедшего из-за нее солдата с поднятой рукой.

Притормаживая, по бортовому номеру узнал машину своей автороты. «Чернов загорает». На дороге, потирая уши покрасневшими руками, стоял ефрейтор Чернов, лучший в их автороте водитель.

Григорий соскочил на заледеневшую обочину. Хлопнув дверцей кабины, крикнул:

— Что случилось?

Не ответив, Чернов спросил, есть ли у него запасная свеча.

— Нет… А ну, пойдем посмотрим на твою.

— Посмотри, если хочешь, я уже насмотрелся.

— Тогда разматывай трос.

— Буксировать хочешь?.. — Широкое лицо Чернова как-то сразу затвердело, прихваченные морозом губы сердито поджались. Он поглубже задвинул в карманы шинели застывшие руки, отвернулся. — Не приходилось на буксире-то… И ведь имел же я запасные свечи, два дня назад была последняя — раздал. — Он потопал сапогами по асфальту, прошелся рядом с кузовом, укрываясь от ветра, и попросил: — Сгоняй, Гриша, в гарнизон — тут близко, привези мне свечу.

— Ладно, жди. — Избегая взгляда Чернова, Григорий вскочил в кабину, рывком тронул машину. Несколько минут назад, до встречи с Черновым, у него было если и не радужное, то ровное настроение, а с этой вынужденной задержкой на душе сразу стало сумрачно: у него была запасная свеча, но теперь признаваться в этом поздно.