Солдат удачи - [8]

— Вы не должны говорить так, как говорят взрослые, Мэри. Ведь вы не персонаж из исторической книжки и не ученая дама.

— Нет, но мы принадлежим к исторической семье, мисс Хасс. — Мэри окинула гувернантку самодовольным взглядом. — А вы тоже происходите из древнего рода, мэм?

— Нет, Мэри, вовсе нет. Мои предки были простыми деревенскими священниками, — она поднялась и оправила юбку. — Боюсь, что в моем роду не было никого, кто бы походил на знаменитых Уэстонов из поместья Саттон.

И тут Джон Джозеф тихо произнес:

— Но мы тоже ведь не являемся прямыми родственниками Уэстонов.

Гувернантка с благодарностью посмотрела на него и заметила странный блеск в его обманчиво мягких глазах, синих, как зимнее море. Она подумала, что Джон Джозеф не такой уж простак. Женщины могут дразнить его, издеваться над ним, вертеть им как угодно, но рано или поздно придет момент, когда он просто отвернется и скажет «нет». Джон Джозеф Уэбб Уэстон растет настоящим мужчиной, с которым придется считаться. Мисс Хасс улыбнулась ему.

— А вам тоже хочется повести девочек на прогулку, Джон Джозеф?

— Не особенно, мэм. Но я считаю, что в такой дождливый день не мешает немного поразмяться. Кроме того, они не будут вам надоедать, и вы часок сможете спокойно почитать.

— Мне кажется, вас ждет карьера дипломата.

— Вы так думаете, мэм?

— Впрочем, это не важно. Матильда, Кэролайн, давайте я сниму с вас переднички. Джон Джозеф погуляет с вами часок по дому.

— И я тоже, — сказала Мэри.

Мисс Хасс надменно проигнорировала ее слова.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Зима 1829 года выдалась необычайно теплой, и головки первых подснежников и крокусов уже начали пробиваться сквозь жирную, хорошо удобренную почву сада у восхитительно нелепого дворца, известного под названием «Павильон». Это был Брайтон-хоум, нежно любимый жалким трясущимся стариком, бывшим некогда элегантным и остроумным принцем-регентом. Теперь, похожий на дергающегося Панталоне, жуя беззубыми деснами и что-то бормоча себе под нос, Георг IV ковылял по идеально ухоженным дорожкам, где каждая травинка смотрела в одном и том же направлении.

Он дал Англии незабываемо прекрасное время регентства. Его обаяние и культура принесли ему титул «первого джентльмена Европы»; без его покровительства мир никогда не увидел бы ни картин Лоуренса, ни архитектуры Нэша. Но теперь никто не заботился ни о его жизни, ни о его смерти. Элегантные одежды сменились затрапезным халатом, модная прическа в романском стиле превратилась и слипшиеся белые пряди. Прежде всеми любимый принц Англии Георг IV был поражен до глубины души, столкнувшись с таким равнодушием.

«Думаю, что проведу Рождество здесь, — сказал он себе. — Нет, возможно, в Лондоне. О, Боже, еще и это решать».

Но никто не слышал его и не заботился о нем. Старик неуклюже наклонился, чтобы сорвать подснежник и положить его в ночной колпак.

Вдалеке виднелась восхитительно красивая линия побережья. У самого берега вода серебрилась как блестящая тафта, а чуть дальше морс было покрыто маленькими пенными барашками. Над ними возвышался Белый Утес, местами причудливо освещенный солнцем, и казалось, что там сидит русалка и плетет венок из водорослей, поглядывая время от времени на дома, построенные в форме перевернутой буквы U на небольшом холме перед Замком.

Семейство Уордлоу завтракало в одном из этих домов в комнате с полукруглыми окнами, поднимающимися от самого пола до потолка, отчего там всегда было светло и можно было любоваться окружающей природой. От овального стола красного дерева исходило живое свечение, белая скатерть и каждая грань серебряных приборов дышала чистотой и нежностью декабрьского утра.

Комната была красивой формы, обстановка в ней напоминала театральные декорации. Приподняв изящные темные брови, Хелен читала письмо, которое ей подали на маленьком блестящем подносе. Хрустальная люстра сверкала радужными бликами и позвякивала от легкого утреннего ветерка, венецианские портьеры колыхались над темно-розовыми коврами, свечи, многократно повторенные в золотых зеркалах, мерцали, придавая всему еще большую красоту.

Во главе стола спиной к окну, из которого открывался вид на морс, сидел генерал Уордлоу. Он предпочитал сидеть там, откуда лучше всего было видно освещенное лицо жены. У него была приятная внешность, блестящие волнистые волосы, раскосые глаза, веселый рот, жемчужные зубы; невзирая на годы, он был еще полон сил и энергии. Он не просто считал свой брак счастливым, он до сих пор был влюблен в свою жену. Генералу часто хотелось отослать детей и слуг, чтобы побыть с ней наедине.

Борьба между светскими условностями и любовью отнимала массу сил у Джона Уордлоу. Воспитанный в строгости матерью, которая в своем религиозном фанатизме во всем полагалась на волю Господню, он мог или погрузиться в морс пьянства и жалости к самому себе, или ожесточиться и, полагаясь во всем на свои силы, действовать наперекор превратностям судьбы.

От этого выбора Джон Уордлоу был спасен встречей с близнецами Гейдж и женитьбой на одной из них после смерти другой.

С этих пор он стал совершенно другим человеком. Несколько жесткий взгляд бледно-голубых глаз, усы и бакенбарды, быстрая уверенная походка, — все это осталось при нем, но его душа научилась чувствовать. Этот человек, который сидел за столом и, обводя взглядом свое семейство, прислушивался к шуму моря, доносившегося через открытое окно за его спиной, — этот человек олицетворял собой самую противоречивую вещь на свете: военный, чье сердце испытало настоящую любовь.