Солдат идет за плугом - [98]
Хельберт тогда вовремя спохватился и нашел в себе присутствие духа поблагодарить украинца за подарок и отказаться. Нет, он не лишил Онуфрия его мундштука, да и вообще с тех пор прошло несколько недель, и он ни разу об этом не вспомнил. Однако после этой встречи Фриц незаметно для самого себя привык к доверчивому отношению солдат. Теперь он думал обо всем этом с каким-то двойственным, неясным чувством: "Что за дьявольщина, — думал он, завершая стог. — Эти русские солдаты, Онуфэр и остальные, его смертельные враги, вполне доверяют ему, а эта старая кляча, немец с головы до пят, служивший всю жизнь лакеем у барона фон Клибера, нет, он не доверяет. Даже презирает его. Да, теперь нечего и думать, чтобы Иоганн доверял такому человеку, как он".
Чего только не передумает солдат те три часа, пока песет караульную службу!
А ведь глядя, как он стоит с винтовкой, подпоясанный, с подсумком на ремне, можно подумать, что у него иного дела нет, как всматриваться вдаль, внимательно охраняя вверенный ему пост.
В такие часы Вася Краюшкин думает о родителях.
Сколько сил положил он, пока добился от Гарифа разрешения ходить в караул. Пришлось обратиться к капитану Постникову… Да и капитан… Все покровительствуют Васе, стараются освободить его от тяжелых работ, заставляют дневалить у пирамидки с пятью винтовками, за столом подкладывают лучший кусочек. Знали бы они, как обидно и горько ему все это! Один только сержант относился к нему еще более или менее взыскательно, как требует служба и дисциплина, но с недавнего времени и он как будто изменился. И он начал жалеть бывшего пленного. На вид он суров, строго требует беспрекословного подчинения. Но в глазах его Краюшкин видит жалость… И почему ни он, ни другие солдаты не носят орденов и медалей? Кто приказал спрятать их? Почему сержант хранит свои два ордена Славы в кармане гимнастерки?
Ночью, в одиночестве, стоя на посту, Вася чувствовал себя куда лучше.
Товарищи спят, и село спит, только он один стоит здесь. В такие часы Вася любил вспоминать о родителях.
…Как странно, что образы отца и матери сливались в его воображении с образами литературных героев. Может быть, оттого, что оба были учителями и дома собрали настоящую библиотеку. Сравнить маму, дорогую маму с героиней книги! Но что поделаешь, если именно так она ему и представляется: ее спокойная походка, застенчивая, мечтательная нежность, доброта и особенно сдержанное веселье, которое освещает глаза и согревает тихую речь…
Даже письмо ее, первое и последнее письмо, получен-. ное им на фронте, которое он в плену прятал под заплатой на колене, даже оно казалось ему страницей книги, любимой, настольной книги.
…А ведь он мог бы вернуться домой со славой. Ни отец, ни мать никому, возможно, не обмолвились бы о его подвиге, даже жестом не выдали свою гордость. Может быть, и он, их сын, не рассказал бы им ничего. Все трое и так, без слов, знали бы все, и этого им было бы достаточно. Он скрыл бы награды и нашивки за ранения…
Но даже если б он вернулся домой без всякой награды, все равно. В глазах матери светилась бы все та же доброта, слова были бы согреты все той же нежной радостью…
Нет, ему надо было вернуться со славой…
Но он попал в фашистский плен.
Увидев Краюшкина после возвращения из лагеря, капитан Постников хотел сразу отправить его в госпиталь: он, видите ли, дистрофик. Гариф Асламов и другие солдаты постоянно делают ему всякие поблажки, пекутся о нем, но никто не задумывается о том, какая ненависть накопилась в его душе за несколько месяцев плена, сколько в ней боевого пыла и жажды подвига! Они придают силы измученному, истощенному телу.
Солдаты ждут приказа о демобилизации. А он? С чем он вернется домой? Кому нужна его храбрость теперь? Ведь война окончена…
— Кто идет? Стой!
Это Гариф. Что ему понадобилось в такой поздний час, почему не спит? Может быть, явился проверить пост?
— Не спится что-то, черт побери! — говорит Гариф с заметным нерусским акцентом, особенно в этом "черт побери". Тон Асламова какой-то неестественный, притворный.
Сержант вглядывается в звездное небо, в горизонт, еле различимый в Темноте, делает несколько шагов в сторону, возвращается и снова останавливается перед солдатом.
— Вася, иди спать, дорогой, — просто, без притворства говорит он. — Три часа для тебя слишком много. Закуси и ложись спать.
Молчание. Тишина вокруг в эти ночные часы такая глубокая, что кажется подозрительной.
— Может, не доверяешь? — не выдержав, высказывает Краюшкин вслух мысль, что червем гложет его сердце.
— Солдат Краюшкин! — приказывает сержант сухо. — Шагом арш в казарму! Покушать и спать! Ис-пол-няй-те!
Вася подчиняется. Через железные ворота замка он уходит во двор.
Сержант остался на посту.
Он снова посмотрел на небо, внимательно и задумчиво. Перевалило за полночь. Не слышно ни шороха, словно деревня спала сторожким заячьим сном. Гариф знал от Бутнару о разных разговорах, ходивших по селу, об опасениях и страхах женщин, но не придавал этому значения. Поговорят и перестанут. Поговорят самое большее до нового урожая. Немцам хлеб нужен…
На расстоянии десяти — пятнадцати шагов все окружающее уже тонуло во тьме, но сержант мог поклясться, что ясно видит зеленый пояс полей. Мысленно он оглядывал самые отдаленные полоски, они радовали его. На этой земле недавно еще бушевала война!
Действие романа известного молдавского прозаика Самсона Шляху происходит в годы Великой Отечественной войны в оккупированном фашистами городе. Герои книги — подпольщики, ведущие полную опасностей борьбу. Роман отличается детальной разработкой характеров, психологизмом, постановкой серьезных нравственных проблем.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.