Соль - [54]

Амфитеатр вдали манит своими причудливыми линиями, бетонные глыбы лежат на краю мола, окаймляют узкую полосу песка, на которой дремлют купальщики. Леа испытывает то, что не может передать словами, чувство совершенства, полноты этого летнего дня, который видит ее над морем рядом с томно лежащей матерью, над играми Мартена у воды, шумом прибоя и десятками голосов в густом воздухе. Она различает его теперь, своего брата, среди мальчишек-ровесников; взлетает мяч — белизна неба не терпит взглядов никого из них, — падает и отскакивает от поверхности воды, и визг, и вязкий бег в тяжелых брызгах.

— Не забудь надувные рукавчики, если пойдешь в воду, — говорит Фанни.

Леа только кивает и удаляется под ласковым взглядом матери, чувствуя его на себе, как чувствует укусы солнца на затылке, макушке, в толще волос, на спине и пояснице. Некоторое время она прыгает с камня на камень на расстоянии от детей, скачет в ритме их игр, оглашает пляж визгом, но Мартен не замечает ее, и она тоже теряет интерес к мальчишкам.

Между глыбами струится вода, пенясь и разбиваясь. Пурпурные панцири крабов исчезают в расщелинах, когда личико Леа отбрасывает на них тень. Она сует палец в сердцевину актинии, и та закрывается. Щупальца хватают маленькую фалангу. Леа ложится на бетон, свесив голову в щель, всматривается в микромир, который неустанно раскачивает зыбь. Ей нравится соль брызг на ней, когда волна шелестит по камням. Она лижет плечо у бретельки купальника, пробует свою кожу на вкус, садится, смотрит на распростертые тела внизу, ищет Фанни, потом Мартена и решает взобраться выше, чтобы окинуть взглядом море. Она подтягивается, держась за металлический прут, торчащий из бетона под углом к глыбе. Ржавая сталь жжет ей руку, коленки уже оцарапаны. Леа выгибает спину, приподнимает ягодицы и тянет за прут изо всех сил, пока ноги ее не упираются в отлогую сторону глыбы. Она осторожно разворачивается, переминается с ноги на ногу, чтобы уменьшить жжение в подошвах, снова поворачивается к пляжу, выпускает наконец металлический прут из рук и встает, удерживая равновесие. Фанни, кажется, задремала. Леа видит, как Мартен расстилает полотенце возле матери и тоже ложится. Никто из них не смотрит в ее сторону. Море — пламенеющая бесконечность, над которой Леа, кажется ей, парит в вышине в этом дне, словно осиянном вечностью.

— Мама! Посмотри на меня! — кричит она, сложив руки рупором.

Фанни лежит на животе. Визг и шум прибоя перекрывают голос Леа. Девочка чувствует вдруг возбуждение и раздражение, потом думает, что сможет перебраться на мол, ей достаточно для этого вскарабкаться на стену.

— Мама!

Она поднимает руки и машет. На мгновение свет чеканит ее, отчетливо выделяя контуры рук, скользит по прозрачной коже и встрепанным волосикам, лежащим на плечах; она кажется маленькой иконкой на вершине скалы, офортом, который несколько купальщиков сохранят в дальнем уголке сознания. Вспоминая этот день на пляже, они увидят ее, Леа, стоящую высоко над ними, и парусники вдали, теряющиеся в солнечных бликах. Но лишь на одну секунду Леа уловила и сосредоточила красоту мола Сен-Луи в этом своем образе, подняв руки к бледному небу, и вот уже нога ее оскальзывается на глыбе, и она падает навзничь, растягивается во всю длину, бесшумно, как тряпичная кукла. Море по-прежнему ласково плещет вокруг, не выдав удара маленького тельца о бетон, вырвавшегося из него дыхания. Леа сначала ничего не чувствует, только удар от падения, навалилось небо, камень жжет спину, ягодицы, потом волна жара захлестывает горло, и тело цепенеет. Наконец, могильный холод, мурашки в челюсти и позвоночнике отделяют ее от пляжа, приоткрывая мир, где реальность, в которой она жила до сих пор, осталась лишь фоном. Леа подносит руку к горлу и нащупывает металлический прут, проткнувший шею, горячий поток заливает его и бурлит вокруг, но пальцы уже как чужое ощущают ее собственное тело.

Вдали слышатся крики. Какой-то мужчина рядом с ней. Он стаскивает футболку и прижимает к ее шее. Она чувствует щекой ткань и исходящий от нее запах пота. Он напоминает ей запах отца летом, когда тот работает в саду. Подбегают другие люди, но Леа уже различает только тени. Их суета вдруг становится ей безразлична. Леа не чувствует боли, только усталость накрывает ее, изнуряя. В последний раз ей кажется, что этот день, этот летний день на пляже навсегда. Навсегда окутанное сном тело матери, навсегда игра Мартена и их искрящаяся солью кожа. Навсегда плеск разбивающихся о камни волн и огромное небо, в котором гаснет ее взгляд.

* * *

Луиза едва удерживает телефон в руке, потом, слишком измученная, чтобы отвечать Альбену, предпочитает положить трубку. Боль в пальцах уже пересилила действие лекарств и отдается до самых локтей так сильно, что она держит руки перед собой, не в силах даже обхватить ими живот. Фанни тоже встала, Луиза слышит ее шаги в комнате наверху. Застыв в прихожей, в меркнущем послеполуденном свете, в смешанном запахе мастики и стряпни, она принимает решение: ужин сегодня вечером состоится во что бы то ни стало. С самого утра этот день не переставал чинить ей все мыслимые препятствия. Семья, думает она, может теперь распасться. И все равно, даже если она останется одна, стол будет накрыт и ужин подан. Речь идет о ее достоинстве, о памяти Армана, об этом клане, который все они образуют помимо своей воли. Ужин — единственная надежда на то, что будет восстановлен порядок.