Соль - [19]

В тринадцать лет Альбен отвечал на зарождающуюся ненависть Жонаса и усталое непонимание Луизы надменностью, оправдывая тем самым ожидания Армана. Он презирал тонкую натуру Жонаса, его всепоглощающую привязанность к матери и спонтанность его чувств как женское начало. А вот Фанни в два года, последовавших за смертью деда, когда им был явлен новый отец, как будто исчезла. Альбен попросту не сохранил никаких воспоминаний о сестре. Никогда он не видел ее среди них. Сколько же ей тогда было? Лет семнадцать или восемнадцать?

* * *

Камилю и Жюлю, его сыновьям-близнецам, было семнадцать лет — ровесники молодых людей, которых Альбен встретил, припарковавшись у порта, выставлявших напоказ свои поджарые торсы и безусую надменность на берегу канала. Он подумал о Жонасе, о том, как они оба, каждый на свой манер, стали чужими, и о братских узах, с которыми столкнули его собственные дети. Хоть они и родились близнецами, Альбен хотел, чтобы каждый развивался как самостоятельная личность, и очень рано они с Эмили стали одевать их по-разному, потом отдали в разные школы, чтобы не вылепить их по одной матрице, подобно тем близнецам, которых даже родители не могут различить. Их детство Альбен омрачил своей строгостью, и мальчики, в свою очередь, отдалились от него. Он не знал, стали ли Камиль и Жюль ему слишком чужими, чтобы он мог наверстать упущенное, раздуть искру общности. Альбен даже не знал, какой должна быть эта общность, как она проявляется, и когда, подражая Арману, пытался разделить с ними какой-нибудь момент, сыновья избегали его и побаивались.

В прошлом году Альбену удалось затащить их на рыцарский турнир, проходящий в Сете в день Святого Людовика. На берегу Королевского канала каждый их взгляд, каждый жест выдавали покорность и скуку: они отбывали повинность, шли навстречу отцу в надежде, что потом он оставит их в покое. По возвращении, когда Камиль замешкался, выходя из машины, Альбен попытался понять:

— Все прошло не так, как я хотел, тебе не кажется?

Он ощущал нетерпение, нервозность сына:

— Откуда я знаю, папа, чего ты хотел.

Неужели сын боялся его? Он неловко предложил ему сигарету, от которой подросток отказался. Обычно Альбен не разрешал им курить при нем.

— Чтобы мы побыли вместе, я полагаю.

— Тогда да, ты получил, что хотел.

Камиль не смотрел на отца, его глаза метались по приборной доске, пальцы нервно постукивали по ручке двери. Альбен хотел обнять его за плечи, но едва поднял руку, Камиль отпрянул и заслонил лицо. Альбен вновь положил руку на руль:

— Я не собирался тебя бить, — сказал он без всякого выражения. — Ступай. Иди домой.

Камиль поспешил покинуть машину, оставив отца одного.

Конечно, ему случалось наказывать сыновей. Заботясь об их воспитании. Однажды, он уже не помнил за что, Альбен отвесил Жюлю затрещину в кухне, да такую, что тот отлетел и ударился об угол диванчика. Продолжая идти в направлении корабля, где он должен был встретить моряков, Альбен видел перед собой его окровавленное лицо, потом глаза Камиля, отшатнувшегося от него, когда он говорил с ним в машине. У Жюля остался на лбу шрам, на который Альбену было больно смотреть. Он уходил все дальше в порт, захлестнутый раскаянием и стыдом.

Луиза

Рынок гудел шуршанием льда, разложенного на рыбных прилавках, и нестройным хором голосов. Она занималась покупками, ей махали рукой, спрашивали о здоровье, осведомлялись, здоровы ли дети. Присутствие Луизы было здесь привычным, здесь она когда-то работала на разных поставщиков и была признана как жительница Сета, жена моряка. Взгляды обращались к ней дружелюбно, снисходительно, и горы фруктов, овощей, аппетитные тьеллы[8], чистое сияние барабульки и кусков лосося успокаивали ее. Она еще не решила, какое блюдо приготовит вечером; хотелось чего-нибудь, что понравилось бы детям. Дремота, охватившая ее в гостиной, рассеялась, но Луиза несла с собой чувственные пары того дня на пляже тридцать два года назад.

Она сама не знала, до какой степени непохожа на женщину, которой была в тот день. После рождения Жонаса они все вместе ходили в порт, и Арман вывез их в открытое море. Оно было бескрайним, и взгляд не выдерживал его мерцания. Фанни и Альбен прыгали в тихую воду, пенные брызги от их загорелых по летнему времени тел сыпались тяжелым дождем на кожу Луизы. Арман держал штурвал, его спина отчетливо вырисовывалась против света, и она ощущала удовлетворение на его лице — так бывает удовлетворен мастер, тщательно выполнив работу. Она тогда воспринимала детей и мужа как достижение. В ней были вера и самоотверженность, свойственные молодым женщинам ее времени, подумалось ей. В начале их отношений, вспомнила Луиза, ей случалось испытывать проблески этой надежды, почти мучительной, укоренившейся в ней, в ее груди.

Она решила приготовить фаршированных мидий и макаронаду. Выбрала букет приправ, несколько головок чеснока.

— Дети придут ко мне сегодня вечером, — сочла она нужным оправдаться, покупая окорок и говяжью лопатку.

Луиза сказала это с гордостью, и мясник понимающе кивнул ей:

— Это хорошо, что дети рядом с вами.

Вправду ли его заботило ее одиночество? Сквозь стеклянный прилавок она смотрела на ряды колбас, на розоватые штабеля мяса.