Сокрушение тьмы - [33]

Залывин переступил с ноги на ногу. Брови его решительно сошлись к переносью.

— Я сейчас туда не пойду, товарищ гвардии подполковник.

— То есть как не пойдешь? — опешил Макаров.

— Не пойду. Я уже говорил вам, стыдно мне. Нехорошо получается. Представили к Герою, а потом в тылу прячут.

— Так что прикажешь, — сказал Макаров, — сунуть тебя в самое пекло?

— Мы здесь все на одном положении, товарищ гвардии подполковник, — упрямо ответил Залывин.

— «На одном, на одном», — сердито передразнил Макаров и глянул на Боголюба. — А? Каков у тебя друг? Командиру полка не подчиняется! — но во взгляде уже не было неумолимой строгости, с какой поначалу встретил Залывина. — А где ваш этот… третий, Бакшанов?

— В своей роте, — ответил Залывин.

Макаров о Бакшанове спросил не зря. Где-то в закоулках памяти он все время держал мысль, что парня этого действительно следовало бы причислить к штабу, и хотя сам он нисколько не был застрахован ни от пули, ни от осколка, тем не менее при себе было легче уберечь Бакшанова, хотя бы на положении связного; но Залывин, этот упрямый Залывин, путал все карты: ни военная, ни чисто человеческая этика не позволяла разъединять друзей, необходимых друг другу в бою.

— Что же мне делать с вами? — и это было единственное, чем выдал он свои мысли, но уже в следующую секунду, как человек, понимающий всю глубину залывинского поступка, Макаров сказал: — Ну хорошо! Иди в роту, но помни, я с тебя, Залывин, три шкуры потом спущу, — говорил, а в душе гордился таким солдатом: только так Залывин и должен был поступить, ибо долг воина превыше всего.

* * *

Низинные лесные болота поначалу кажутся безобидными. Слегка похрустывает сфагновый мох, нога чувствует упругую податливость, ямка следа тотчас же наполняется водой. Впечатление такое, что идешь по взбитой перине. Но вот постепенно сосновый лес сменяется березой и елью, ноги уходят во мхи все глубже и глубже. Всюду цветет багульник, на каждом шагу сизые россыпи голубики, то тут, то там жмутся друг к другу карликовые березки. И вот уже мох больше не выдерживает груза, нога разрывает слабый покров и погружается во что-то холодное, неприятное, и, чтобы выдернуть ее, приходится хвататься за ветки кустарника, за еловую лапу и чуть ли не ползти на коленях. А дальше — дальше и ползком невозможно. Таковы суо. Но есть и на них что-то вроде рубцов, скрытых наростью мха, твердых прожилок торфяного слоя — и только по ним, как по естественному настилу, можно еще как-то пройти.

Старый финн, бесспорно, знал эти болота и шел уверенно, спокойно, не торопясь, как опытный зверь, доверяющий своему нюху и своей памяти; сухощавые ноги, прикрытые вылинявшими просторными шароварами, ступали бесшумно и легко; в руках он держал палку, которую по его просьбе вырезал ему один из бойцов.

Рота растянулась цепочкой. За стариком шагал сам лейтенант Гаврюков, чернявый, плотный, с короткими сильными ногами. Цепочку замыкали Залывин и Бакшанов. Всего шестьдесят шесть человек.

До восхода солнца оставалось меньше часа. От болота начал отслаиваться туман, и в его серых дымных складках все вокруг казалось призрачным, невесомым, оторванным от земли. Вскоре пошел еловый лес вперемежку с березовым. Под ногами заметно стала оседать нарость мха. Гаврюков вынул нож и, держа его за кончик тяжелой костяной рукоятки, стал срубать на деревьях ветки и ставить вехи. За ним, следуя примеру, вынули свои ножи и другие. Дорогу назад найти теперь было нетрудно.

Прошло еще минут пятнадцать. Из-за леса не было видно сопок, но чувствовалось, что одна из них где-то недалеко.

Бакшанову надоело идти молча, и он шепнул Залывину:

— В самую пасть лезем, Толька!

— Страшно?

— Со спины холодно. Будто леший ее руками гладит, — поежился он и опять зашагал молча.

И снова цепочка изогнулась, беря вправо. Залывин попробовал сделать несколько шагов в сторону и сразу провалился по колено. Под ногами забулькало, заклокотало.

— Черт побери! — выругался он, с трудом вытаскивая ноги. — Вот гиблая сторона…

Никто из шестидесяти шести не знал, что спустя четверть часа после их выхода уже были посланы им вдогонку три бойца. Но в лесу и на болоте, все гуще затопляемом туманом, нелегко было отыскать ушедших людей…

16

А произошло вот что.

В то время когда Макаров и Волгин обговаривали последние детали рейда батальона в тыл вражеской обороны, бойцы Переверзева привели к ним финского солдата, перехваченного у болота, через которое он прошел с той стороны. Макаров с удивлением оглядел финна, уже немолодого, в грязном помятом френче, с приставшими к нему иголками хвои.

— Без оружия? — спросил он.

— Так точно, товарищ подполковник, — ответил один из бойцов. — Шел с поднятыми руками. По всему видать, перебежчик.

— А-а, — словно догадываясь, о чем хочет знать русский офицер, утвердительно закивал солдат. — Плэн, плэн… — и что-то заговорил по-фински, быстро произнося непонятные слова, состоящие большей частью из удлиненных гласных звуков. С лица перебежчика не сходило выражение страха и неуверенности, что его поймут и пощадят.

Макаров с досадой махнул рукой, послал за Койвуненом. И тут выяснилось, что финн пришел по единственной на этом болоте тропе, и, следовательно, проводник повел роту не туда и нужно немедленно посылать ей вдогонку связных.