Сокровище Нептуна - [28]

Флойд пожал плечами:

— Мне пошла хорошая карта.

* * *

Когда мы с Флойдом последний раз были на Наяде, там жили двадцать три шахтера. Теперь — двадцать три шахтера и четырнадцать ученых. И еще мы. Очевидно, настало время освоить новый центр отдыха, устроив там вечеринку.

Главный вход в цилиндр располагался на одном из его торцов, напротив лифта, в котором сила Кориолиса[12] четко прижимала пассажиров к одной из стен. Флойд назвал этот лифт «выворачивателем желудков», но Йокомичи только рассмеялась:

— Привыкнешь.

Конечно, она прожила последний год в капсуле, которая большую часть полета была раскручена, как детская вертушка, для создания искусственной гравитации. У нас же на корабле ничего не вращалось, если не считать бегового кольца Флойда. А оно силу Кориолиса не создает.

Сила, что отбросила Флойда к стене, также прижала к нему Йокомичи. И никто из них, похоже, не возражал. Вечер обещал стать долгим.

Вращение цилиндра создавало силу тяжести, примерно равную лунной. Ее как раз хватало, чтобы пиво не требовалось сосать из груши. Но ни у кого еще не дошли руки сделать стаканы, поэтому пили из груш. Джона это позабавило бы.

Отделка и декор были столь же незавершенными, но то, что успели сделать, выглядело хорошо. Чуть в стороне от оси цилиндра натянули проволоки со свисающими украшениями, чтобы перекрыть вид наверх — для тех, кому не нравилась идея смотреть на людей, сидящих вниз головой. Дальний торец цилиндра занимал огромный видеоэкран, демонстрирующий Нептун с огрызком Наяды на переднем плане. С того места, где мы находились, он располагался в правом верхнем углу экрана, но с других точек перспектива будет иной. Интересно, сколько пройдет времени, пока выросшие на планетах ученые привыкнут смотреть на Нептун под случайным углом?

Первый час народ просто тусовался. Потом зазвучала музыка. Вскоре люди стали перебираться на открытую площадку под гигантским изображением Нептуна, ставшим теперь худеющим полумесяцем. Обитатели Сети нередко описывают внешнюю систему как прибежище для альтернативных стилей жизни, но разбивка на пары, которые я здесь подсчитала, оказалась статистически неотличимой от средних значений во внутренней системе — хотя, конечно, выборка объектов здесь была небольшой.

Через несколько минут половина собравшихся уже танцевала. Довольно долго Флойд на них лишь смотрел. Потом к нему прижалась Йокомичи:

— Потанцуем?

— Э-э… я уже разучился, — промямлил Флойд.

— Ничего, вспомнишь.

Это был уже не тот Флойд, которого я знала. Тот Флойд предпочел бы не вечеринку, а старый уютный холл, который он, Джон и я редко делили более чем с двумя-тремя другими. Он взбунтовался бы, если бы Йокомичи предложила пойти на вечеринку, где будет людей больше, чем он видел одновременно за все годы, что я его знаю. Даже я не смогла бы его уговорить.

— А ты знаешь, — выпалила я, — что через три года здесь будут жить более тысячи человек?

— Гм-м, — буркнул он в ответ. Потом сказал Йокомичи: — Вообще-то, я не очень-то и умел.

— А через пять лет их будет от трех до пяти тысяч.

— Гм-м. Никогда этого не любил, даже на Земле.

— Здесь не Земля, — улыбнулась она.

* * *

Музыка началась бурно, смешивая разные стили. Но по мере того как полумесяц Нептуна все больше съеживался, приближаясь к затмению, мелодия становилась мягче.

Кроме разглядывания Нептуна, у обитателей Наяды есть другое занятие, которое им никогда не надоедает — отыскивать внутренние планеты на фоне звезд. А это нелегко. Даже Юпитер и Сатурн отсюда выглядят заурядными светящимися пятнышками, а прочие планеты и вовсе не видны человеческому глазу без обработки изображения.

Сейчас, когда музыка стала медленнее, кто-то запрограммировал экран, выделив на нем внутренние планеты. Марс появился красной точкой, Земля — голубой с яркой искоркой Луны рядом. Где-то на экране должны были виднеться Венера и Меркурий, но до них никому не было дела, поэтому их и не удосужились выделить.

Потом, когда мы погрузились в тень Нептуна, а Земля все еще виднелась над его лимбом, музыка изменилась вновь. Она все еще оставалась танцевальной, но более медленной, похожей на те мелодии, чьи корни я исследовала два года назад, когда Флойд танцевал в легкой гравитации Япета, отталкиваясь палками от массивных скал и обрывов. Возможно, это был наш лучший момент, и память о нем я сохранила с миллисекундными подробностями.

Тогда я написала свою музыку, но рождена она была теми же традициями. Мелодия начиналась среди зеленых холмов северной Европы, перемещалась в американские Аппалачи, а затем в космос, всякий раз меняясь, но при этом оставаясь той же, отзываясь в сердцах тех, кто оставлял за спиной далекий дом, чтобы пересечь винно-темные моря — будь они водными, лесными или эфирными. Она говорила об уходе и расставании, неуверенности в том, где кончалось одно и начиналось другое, и теперь она пришла на Наяду. Психологам из внутренней системы вряд ли понравятся люди, подобным образом напоминающие себе о том, что они оставили позади, но люди всегда писали такие песни, куда бы они ни отправлялись. Они оглядываются. А потом идут дальше. Это была не музыка исследователей. То были песни колонистов.