Сокровища Валькирии: Стоящий у Солнца - [29]

– Ты, случайно, летать на нем не умеешь? – Петр Григорьевич появился опять неожиданно.

– Нет, не умею, – признался Русинов.

– Жалко… Кто ни приедет – все не умеют, – пожаловался он. – Купил вот, теперь стоит. А ребята не скоро приедут…

– Какие ребята?

– Да те, что обещали летать научить! Сам попробовал зимой – взлетать взлетаю, а сесть не могу. Чуть крыло не сломал, стойку вон погнул слегка.

– Сколько же стоит такая игрушка? – спросил Русинов.

– А! – отмахнулся тот. – Две с половиной тысячи зелеными, недорого. Машина нынче дороже. Мою машину видел?

– Нет!

– Внизу там, во дворе, стоит, – пасечник постучал сапогом по полу, – «патруль-ниссан» называется…

– «Патрол-ниссан»?

– Или так как-то, – отмахнулся он и засмеялся счастливо. – Знаешь, сколько отдал? Тридцать пять! И тысячу, чтоб ко мне сюда пригнали. Во как!

– Ну?!

– Да, рыбачок! Зато теперь красота!

– Ты, Петр Григорьевич, миллионер! – похвалил Русинов без всякого умысла. – Богато живешь!

– Если ограбить собрался, так предупреждаю: ничего не получится, – весело предупредил он. – Пробовали уже…

– Бог с тобой, Петр Григорьевич! – смутился Русинов. – Я не грабитель.

– А что ты там у забора мараковал? – вдруг с хитринкой спросил пчеловод. – Что за хреновину проверял?

– У забора?

– Ну, у забора. Пока я в бане был.

– А! Удочку делал! – будто бы вспомнил Русинов.

– Интересная удочка…

– Я тебе потом покажу, – пообещал Русинов. – На крупную рыбу. Новейшее изобретение. Запатентовано в семидесяти странах мира. Магнитная.

– А наживка какая?

– Грецкие орехи.

Петр Григорьевич пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся:

– Да! Чудес на свете много навыдумывали! Вот, например, самолет. Железяка, а летает!

– Зачем тебе самолет? – не скрывая удивления, спросил Русинов.

– Как зачем? Зимой за хлебом летать! – Он приобнял гостя и повлек к двери избы. – Пошли, ухи похлебаешь. Из хариуса! Час туда, час назад, и я на неделю с хлебом. Свой-то я не пеку, лень.

Изба Петра Григорьевича представляла собой музей или выставку декоративного и прикладного творчества. Этот человек, словно истосковавшись смертельной тоской по работе, неутомимо выстругивал, вырезал, вытачивал что-то: помещение было уставлено деревянными скульптурами и столбами самой невероятной конфигурации и формы. На стенах висели какие-то странные маски-коряги анфас и в профиль. Из корней он вырезал кроны деревьев, а из витых, скрученных в спирали колец или вообще клубков он делал причудливых змей. Больше всего притягивали внимание и возбуждали воображение столбы, лес столбов! В каждом умещались все стили – от классики до модерна. Петр Григорьевич словно задался целью разрушить всякую школу и форму, лишить их внутренней гармонии, симметрии и смысла, наполнив динамикой и стихией. Он творил во имя творчества, создавал во имя удовлетворения своего порыва. Однако странным образом в этом нагромождении и хаосе возникала какая-то особенная, стихийная сила гармонии, никогда не виданной и будоражащей воображение. Его творчество не укладывалось ни в какие каноны, но оно было каким-то древним, словно из сказки либо сна-откровения. Посредине избы стоял незаконченный столбик, который словно вырастал из двухметрового бревна и кучи щепок. Из всех инструментов у него было полуразбитое долото, топор без топорища и молоток.

Петр Григорьевич усадил гостя за стол, где дымилась в миске золотистая уха. На белой скатерти все приборы и причиндалы были деревянные, сделанные с любовью и старанием. Сам же встал к столбу и уже застучал, брызгая щепой.

Над деревянной кроватью во всю стену висел настоящий шедевр: ковер из огромной растянутой и выделанной бычьей шкуры. На золотистой коже тончайшими сыромятными ремешками был вышит осенний уральский пейзаж. Русинов специально подошел поближе, чтобы посмотреть, не написан ли он маслом. Нет! Он был выполнен шитьем, с поразительным вкусом и чувством материала.

А Петр Григорьевич между тем стучал молотком и балагурил. Он как бы пропускал мимо интерес и удивление Русинова, а может быть, привык к этому.

– Ты пока перекуси. Уха – легкая пища. А потом мы с тобой накроем стол и посидим как следует. Я тебя медовушкой угощу. Такой ты сроду не пивал. И мы с тобой поговорим всласть. Я хоть и один живу, а без людей не могу. Вот скоро опять ребята наедут!

– Какие ребята? – между делом спросил Русинов, хлебая уху.

– А всякие! Их сюда медом тянет! – засмеялся. – Рыбаки, туристы, скалолазы. И тарелочники опять приедут!

– Тарелочники?

– Ага! Они в горах неопознанные объекты опознают! Тут у нас их много всяких летает, – с удовольствием объяснил пчеловод. – Обещали и меня научить летать, я уж и взлетно-посадочную площадку подготовил. Аэродром! И эти приедут, снеговики. Которые снежного человека караулят. В прошлом году так сфотографировали даже. Здоровый мужик, метра три будет, волосатый, а на лицо – дитя дитем.

– И снежный человек у вас есть? – полушутя спросил Русинов.

– А! Кого тут только нет! – отмахнулся ваятель. – Всякой твари по паре. Ноев ковчег, да и все! Место такое! Ты вот говоришь, миллионер я… А я ведь копейки не зарабатываю, пчелы кормят. Они же у меня видел какого размера?