Сокровища России - [28]

— Я заплачу за каждую копию только семьсот, — твердо сказал француз. — И я должен иметь возможность осмотреть полотна вплотную. Так сказать, наощупь.

Эдик расправил плечи. Да, это акула. И вцепилась изо всех сил. Кажется, удалось.

— И я должен посмотреть сопроводительные документы на копии, только после этого и возможен разговор с вашим директором об окончательных цифрах, — непреклонно сказал француз.

— Конечно, все это мы обеспечим. Пройдемте в мой кабинет — я покажу сопроводиловки.

Спустя три часа Эдик спускался по каменной лестнице к пляжу, с самочувствием боксера после тяжкого поединка. Победа… оно так. Но в голове — пусто и гулко.

Пузырев лежал на обычном месте, у третьего пляжного зонтика. На животе, умильно разглядывая фигуристую блондинку лет тридцати, которая втирала в плечики крем от загара. Он пытался познакомиться с ней уже третий день, вплотную, так сказать, познакомиться, но пока что блондинка встречала довольно холодно его робкие попытки. Он не смог даже ее имени узнать. Сейчас он явно мечтал помочь ей с этими втираниями, аж слюнки пускал, но — только мечтал. Увидев заместителя, директор встрепенулся.

— Что случилось?

Эдик уловил в голосе тревогу и подумал, что Пузырев до сих пор чувствует себя жуликом, несмотря на все уговоры.

— Все, торги окончены, — сказал Эдик, плюхнувшись прямо на песок. — Был Дюбуа, из списка приглашенных. Берет все, предварительно — по семьсот тысяч за копию.

— Все?! С ума сойти. — Пузырев стал расспрашивать о подробностях. — А он… он понял?

— Еще бы. Крупняк, на торговле зубы сточил, — сказал Эдик. — Но даже бровью не шевельнул. Не то что эти… которые спрашивают про перепутанные таблички. А когда я втолковал, что по тысяче евро-это официальная цена, которая нам до фени, и что нас интересует неофициальная наличка, тут он малость раскрылся. С минуту меня разглядывал. Как лилипут мог бы разглядывать великана. Такой масштаб у него в голове укладывался явно с трудом. Уважение неимоверное. Обещал нам оперу показать. Еще фигню какую-то. В знак дружбы и дальнейшего сотрудничества.

— Да, наш российский размах даже меня… зацепил, — с гордостью сказал Пузырев, — не то что француза какого-то.

— Бедняга, он просто нашу приватизацию вблизи не видел, вот его и стукнуло. А для меня его паршивые миллионы только начало. Мелочь. Вы согласны, Иван Иваныч?

— Неужели он притащит наличными? — заволновался Пузырев. — Это же… это же опасно!

— Он придет завтра. Со своими экспертами. Уже к вам. Договаривайтесь о любой форме оплаты — все сделает, ему до фени. Парень верит нам.

— А он не потребует, чтобы я признался, что… что… это оригиналы? — Пузырев понизил голос. — Я полностью не в курсе, мы с вами договорились. Если что… — Он поежился. — Зачем садиться вдвоем? Я в живописи ничего не понимаю, полностью доверяю… вам… и в тюрягу всегда передачку подгоню. Правильно?

— У прокурора спросите, — устало сказал Эдик. — Отступать поздно. — Он лег на спину, закрыл глаза и повторил слова Бендера из широко известного литературного произведения: — Сбылась мечта идиота. Вот я и миллионер. Где же радость?

Вопрос он добавил от себя, и Пузырев это понял. Намеки насчет денег его не пробивали — кожа толстая. Да и надоели обоим эти намеки. Эдик ничего поделать не мог — почти все деньги проходили через руки директора. Разве что морду набить… но доверчивость Эдика, она мешала — может Пузырев прав? Деньги требовались всем, и в Министерстве культуры их требовалось куда больше, чем Эдику. Все эти разрешительные документы на вывоз выставки — и уплочено, и еще больше обещано… чиновники же толстые, им много нужно. Эдик тощий, он подождет. Главное — дело сдвинулось. Главное — просто работать — и миллионы тебя догонят. Так воспитали Эдика.

Когда Эдик ушел, Пузырев, взволнованный, принялся торопливо одеваться, но вдруг замер, вновь увидев привлекательную блондинку. Морща носик, она снова мучилась с кремом. Пузырев нахмурился и шагнул к ней. Молча и хмуро цапнул тюбик из ее пальчиков и так же молча принялся натирать ей спину.

— Месье… — растерянно сказала блондинка, — э-э, благодарю вас…

— Меня зовут Иван Пузырев, — сказал Пузырев. — А вас?

Вечером Эдик увидел обоих в ресторане, за одним столиком. Только вздохнул. На ней Пузырев экономить не будет. Славную традицию российского начальства — экономить на работягах, а не на себе, любимом — Пузырев расшатывать не собирался.

На другой день, как и обещал, явился Дюбуа, и закипела работа по осмотру и упаковке картин. Все три дня продажи француз усиленно лез в друзья к обоим, но пролез только к директору. Зная точку зрения заместителя, Пузырев даже начал говорить эдак в пространство, но при Эдике, что в дальнейшем ради безопасности желательно бы иметь только одного покупателя. Своего, надежного, проверенного. Не выдержав, Эдик холодно возразил:

— А цена? Чтобы взвинтить ее, надо сшибить покупателей лбами. Вы лучше думайте об аукционах. О Сотбис и Кристи.

— Посадят.

— Вы не верите людям. Наградят, — с ожесточением ответил Эдик. Француза он возненавидел за трехчасовую пытку перед самым отлетом на родину, и потому непреклонность в голосе звенела металлом, перебить который директор был не в силах. Правда, француза извиняло то, что он хотел порадовать новых друзей из России, доставить удовольствие. Пузырев, как выяснилось в разговоре, обожал музыку, причем серьезную, классику. Толстую паскуду Господь наказал абсолютным слухом, и уж он-то, в отличие от Эдика, музыку любил от души. Посещение оперы в Париже для Эдика прошло вполне терпимо. Конечно, он скучал, терпеливо пережидая вопли — для его слуха — со сцены. Но вполне ничего. Поразмышлять можно. Пузырев прослезился, да не один раз. Француз засиял, что так угодил гостям, и на другой день опять отвез их на личном самолете в Париж, где Эдика чуть не убил виолончелист Распропович своим концертом для виолончели с оркестром. Французский гад так до конца и не говорил, куда их тащит, хотел осюрпризить, и ему это удалось. Уже сидя в кресле партера, до последнего момента перед раздергиванием занавеса Эдик не знал, что ему предстоит.