Сокровища Мельк-Тауза - [53]

Во дворе стояли два иезида и спорили возбужденно из- за обрывка веревки.

Сальфо засыпала их вопросами, ошеломила и удивила.

На Сальфо было дорогое платье, она не напоминала иезидку, но говорила она на языке иезидов. Курды забыли о веревке.

Для Сальфо началась новая жизнь. Она вошла в сопри- косвение с женщинами иезидов, вялыми, ленивыми и грязными. Эти женщины были беднее Сальфо, но они раньше ее соприкоснулись с городом, сплели здесь его жизнь со своими интересами. Эти интересы не шли дальше жалких лачуг и жалких людей, обитавших в них. Они не поднимались до интересов всего населения города, были чужды его духовных и общественных запросов, но все-таки эти ограниченные интересы были пищей для мысли и понятными темами для разговора.

В этом обществе Сальфо нашла жизнь для себя.

Бушуев был рад, что Сальфо вышла из состояния тупого оцепенения и тоски. Он чувствовал, что она, поднявшись сразу от первобытной дикой жизни к культурной, сделала чрезвычайный скачок и миновала ряд промежуточных положений. Знал Бушуев, что такой переход не может быть безболезненным, но успокаивал себя мыслью, что время освоит Сальфо с необычным для нее состоянием.

Общение с неразвитыми женщинами не могло дать многого Сальфо, но вместе с тем это общение должно было принести Сальфо некоторую пользу. Жены иезидов познали город раньше Сальфо и восприняли его. Они должны были примирить ее с городом.

XXI

Мулла совершил молитву и благословил притихшую толпу.

Впереди — несколько человек, обрекших себя на добровольную пытку. Они в белых саванах. Они сегодня примут страдание и прольют кровь.

Сегодня — Магаррам. Сегодня день печали у мусульма- нина-шиита.

В далеком прошлом в этот день святые внуки Магомета — имам Гуссейн и Хазрат Аббас — погибли от рук иезидов. И вместе с ними погибли семьдесят правнуков пророка.

В память их будет выполнен кровавый Шахсей-Вахсей.

Люди в белых саванах вышли из глубокой сосредоточенности. Ярче загорелись огоньки безумия в расширенных и невидящих глазах. На лицах — отражение зверинного ожесточения.

— Шах Гуссейн!.. — завыл диким тенором один из людей в саване. Он торопливо поднял саван, оттянул кожу против сердца и проткнул ее ножом. В кровоточащие раны была вдета дужка большого замка и тяжелый замок замкнули на ключ. Этот замок все время будет болтаться на груди, растравлять рану и усиливать боль, напоминая о той боли, которую перенес имам Гуссейн, хазрат Аббас и вместе с ними все правнуки Магомета.

Ганлы (люди, рассекающие себе головы) взмахнули шашками. Огнем сверкнула на солнце сталь и впилась в черепа. По лицам потекла кровь и обагрила белые саваны.

Толпа отшатнулась, дрогнула от страха и дико, жалобно завыла:

— Ва, Гуссейн!..

Толпа плакала. В день печали надо плакать, чтобы получить спасение.

Люди с кинжалами кололи тело. Железные цепи со свистом рассекали воздух и опускались на тела добровольных страдальцев, впиваясь в мышцы и разрывая кожу.

Белые саваны в кровавых пятнах. Кровь стекает на землю, а обезумевшие люди продолжают истязать себя. Они перешагнули грань нормального, и страдание для них перестало быть страданием, а превратилось в наслаждение.

С воплями и рыданиями мечется около самоистязате- лей возбужденная толпа. Она тоже на грани безумия. Нет созвучия между ее внутренним настроением и внешним состоянием. Возбужденные силы ищут применения и не находят его.

Пред глазами у всех такие же возбужденные люди. Они беснуются и истязают себя. Они нашли выход для пылающей в них энергии. Толпа не решается на самоистязание. Она — пассивный зритель, остро переживающий ощущения тех, кто наносит себе раны. Она вопит от причиняемой ими себе боли, звереет от вида крови и воплем своим поощряет безумцев на еще большее истязание.

Толпа торопливо катится по узеньким уличкам к кладбищу. Там завершится кровавый обряд. Оттуда некоторых из добровольных мучеников унесут со слабыми признаками жизни, а некоторых, может быть, и мертвыми.

Издали на безумствующую толпу внимательно смотрит загорелый человек. Острые глаза холодно впитывают все: и безумие толпы, и неистовство самоистязателей.

Когда толпа ненормальных людей приблизилась, загорелый человек отошел и исчез в узких, кривых переулках. Он вышел в степь, отыскал брошенного коня, вскочил на него и ускакал.

Это был шейх Юсуф.

В уме шейха Юсуфа туман, в сердце — сомнение. Нет прежней простоты и ясности в восприятии происходящего. Нет в сознании равновесия.

Небывалое в жизни свершилось на глазах шейха Юсуфа, и он не мог найти объяснения свершившемуся. Где получить это объяснение? Кто неясное и непонимаемое сделает ясным и понятным?

Только в Лалише[10], у гробницы шейха Адэ, может быть удастся найти ответ на сомнения. Только там разрешится неразрешимое. И шейх Юсуф собрался туда.

Но велик путь до Лалиша и опасен. Лежит этот путь по стране, населенной врагами иезидов. Прошлое завещало этим людям ненависть к иезидам. Они берегут эту ненависть и каждый год страшными обрядами разжигают и усиливают ее.

Шейх Юсуф выждал, пока в неистовствах не были израсходованы излишние силы врагов, а потом собрался к далекой святыне.