Сокровища древнего кургана - [31]

— Наверху у нас будет два экспозиционных зада: правый — боевой славы наших сельчан, левый — трудовой. А внизу мы устроим краеведческий отдел и лекционный зал. Зачем? Как это зачем? Тут будет очень удобно читать лекции на исторические темы, проводить беседы, а когда нужно, то и уроки истории. А в наглядных пособиях, я думаю, здесь не будет недостатка.

Здорово: и весело, и работа ладится. Одни подтаскивают доски, другие строгают и пилят, третьи помогают плотникам. А те только командуют нами да постукивают молотками. Ни усталости, ни скуки, одно удовольствие. С утра и до ночи работал бы вот так, безо всякого отдыха.

Неожиданно мое сердце заныло — это я вспомнил про свой курган. Радость приугасла. Время идет, а я так ничего и не делаю. Жду письма от археолога Антона Юльевича, а его все нет и нет.

— Эй, Брыська, — закричал Детеныш. Он тащил на плече толстую длинную доску. — Ты чего, устал? Или все дела переделал?

Я не ответил, подумав: вот если бы так дружно да всей этой компанией навалиться на Желтый курган! Уже, поди, давным-давно раскопали бы его и мне сейчас не нужно было бы переживать и ломать голову, придумывая, что делать. Ладно, Антон Юльевич приедет. А если нет? Тогда все пропало! Придут строители, сроют машинами Желтый курганчик, как обыкновенный холмик, и развеют его в пух и прах.

Дурак, какой дурак, что сразу не обратился к ребятам, не позвал их на помощь: на свои силы понадеялся! Эх, и дорого же обойдется эта моя глупая самоуверенность!

— Ты чего стоишь и морщишься?

Я вздрогнул: Детеныш, уже без доски и без своей широкой улыбки глядит на меня испуганно и сострадательно.

— Может, заболел, а? Может, тебя солнцем шарахнуло? Клюня тоже вот так морщился, когда его хватил удар. Айда-ка, слышь, вон туда, там попрохладней. — И он хотел было повести меня, как больного.

Я вырвал руку.

— Еще чего! Просто немного задумался.

Детеныш обрадовался:

— А-а!.. У меня тоже бывает такое. — И тут же без всякого перехода произнес: — Тогда пойдем, притащим брус. Плотники просят. А мне одному не поднять…

За неделю старая колхозная контора стала неузнаваемой: поставили все перегородки, поштукатурили, покрасили. Светло, просторно. Дело осталось за оборудованием: витринами, столиками, шкафами, ну и, понятно, за экспонатами. А их-то у нас пока не густо: наши поисковые группы едва только начали обход своих участков. Мы с Буланкой тоже всего лишь раз выходили на поиск. И не очень удачно. Обошли восемь дворов, а раздобыли совсем мало.

В одном доме нам дали три фронтовых выцветших письма-треугольника и фотографию пожилого красноармейца в буденовке и в шинели без погон; в другом отыскали два довоенных значка: ПВХО и МОПР. Нам объяснили: ПВХО — значит «Готов к противовоздушной и химической обороне», а МОПР — «Международное общество помощи революционерам». В третьем доме хозяйка, седенькая старушка, отдала нам единственную память о своем сыне — крепко поношенную бескозырку. Ее прислали друзья, моряки-североморцы, после гибели сына…

Я расспрашивал, а Буланка записывала в блокнотик все, что мы узнавали. Делала она это хорошо и быстро. А туг, у старушки, вдруг тихо отложила ручку, завсхлипывала и выбежала во двор…

В остальных домах мы ничего не получили. Не потому, что нам не дали. Просто там нечего было дать: порастеряли все, повыбросили. Некоторые же, чьи близкие когда-то воевали, сами уже умерли, иные уехали, и в их домах теперь живут совсем далекие люди, которые знать ничего не знают. Вот что такое время…

Шли мы обратно медленно и молча. Буланка тихонько вздыхала. Глянул я искоса на нее — нос припухший, глаза красные. Усмехнулся про себя: вот тебе и романтично узнавать про чужую жизнь!..

— Ладно, Лилька. И не реви больше, а то на остальные поиски слез не хватит.

Дома я, как всегда, перво-наперво заглянул в почтовый ящик. Там лежало письмо. От мамы? Нет, почерк совсем незнакомый. Неужели от Антона Юльевича?

Я нетерпеливо разодрал конверт.

«Дорогой Костя!

Очень жаль, но придется тебя огорчить: Антон Юльевич Сосницкий сейчас находится в санатории, в Крыму, где отдыхает после тяжелой болезни.

Вернется он примерно в середине августа. С приветом…»

Вместо подписи несколько жидких петелек.

Ну вот и все. Конец. Никакого чуда не будет.

Утром я пошел к Микрофонычу.

У входа в музей неожиданно столкнулся с Симочкой. На этот раз он был мрачным и озабоченным. На лбу блестели крупные капли пота. Он нес большую старую дерматиновую сумку, видно тяжелую, потому что Симочка шел сильно перекосившись. Он узнал меня и даже почему-то обрадовался.

— Привет, мой юный друг, и скажи: куда запропали Игорь и Толян Рагозин?

— А я почем знаю?.. — Хотя знал, что они (Алька Карасин сказал) уехали в райцентр в гости к тетке Рагозина. Симочка огорчился:

— У-у, какой сердитый! Разве можно со мной так разговаривать? Я — кто? Строитель ударной стройки! Я к тебе сюда, в чертово пекло, воду тяну, как осла за уши, а ты грубишь. Нехорошо.

— А я что? Говорю: не знаю. Да и наплевать мне на них обоих.

Симочка перебросил сумку из руки в руку.

— Хорошо, хорошо — плюй, хотя это и неприлично. Только мне нужно увидеть их во что бы то ни стало. Из-за этого я протопал такую даль, да и тут почти полсела уже обежал… Значит, не поможешь? Жаль. Может, подскажешь, где живет Никита Зверев? Знаешь такого?