Сокровища баронессы фон Шейн - [28]

– А потом отправимся к нему, – выдохнул баскетболист. – Так день и пройдет. Слушай, похолодало, что ли, или я к жаре привык?

– Солнце зашло за тучу, – пояснил Ротов. – Хорошо бы дождик пошел. Только июньский дождик, он такой: брызнет – и нет его.

– Не плачь. – Морозов вытер пот, прищурил глаза и радостно вскрикнул: – Ура! Мой верный друг, автобусная остановка. Можно надеяться, что мы скоро приедем в отдел. В кабинете нет кондиционера, зато есть холодная минералочка.

– Остается надеяться, – Николай сделал ударение на первом слове, – что автобус не задержится.

Глава 16

Санкт-Петербург, 1897

Оленька сидела за столом в той же позе, в которой оставили ее Альберт и отец. Увидев родителей, она взмахнула длинными ресницами и сжала губы.

– Моя дорогая девочка, – отец решился сесть рядом с ней и сжать ее локоть, – умоляю тебя, выслушай. Только что господин Цабель попросил твоей руки.

Уголки рта Оленьки дрогнули, брови – черные подковки – метнулись вверх.

– Этот старик попросил моей руки? – ехидно поинтересовалась она. – Да ему лет сто, не меньше.

– Этот, как ты выразилась, старик, – не сдавался Зельд, – известный профессор. У него есть деньги и связи, а еще безупречная репутация. Женившись на тебе, он не только спасет нашу семью от разорения. Он даст тебе свое имя – и Петербург забудет об Ольге Сегалович. Красавица, жена профессора Ольга Цабель взойдет на трон и станет блистать в светском обществе. Разве не этого хотела когда-то моя бедная девочка?

Оля понимающе кивнула:

– Значит, и тут придется продаваться. Раховские дали кругленькую сумму, чтобы от меня откупиться. Сколько же пообещал Цабель, чтобы купить меня?

Зельд опустил голову. Супруга видела, что ему тяжело дается этот разговор. Деньги, деньги, вечно эти деньги! Без них в обществе даже самый порядочный человек – ничто. Впрочем, они легко могут превратить проститутку в безупречную даму, а убийцу – в милого повесу. Ну почему жизнь такая несправедливая штука?

Марта чувствовала, что надо поддержать супруга, что-то сказать дочери, но не могла найти подходящие слова. Неожиданно Оленька сама помчалась ей на помощь:

– Знаете, мои дорогие родители, а я выйду за него замуж. Мне кажется, если на мне и был какой-то грех, то я искупила его сполна. Вы правы. Пора показаться в обществе во всем блеске. Какой толк вести себя так, будто я ограбила банк?

Ювелир встал, хрустя дрожавшими пальцами:

– Господи, что я слышу? Ты согласна?

– Да, – твердо произнесла Оленька. – Но сегодня я не хочу больше видеть моего жениха. Можете сообщить ему о моем решении. А меня пока не беспокойте. Я объявила, что траур по прежней жизни закончен, и завтра мы сядем завтракать вместе, как в старые добрые времена.

Марта, зарыдав, бросилась к дочери, но та холодно отстранила ее:

– Мама, завтра, все завтра. А теперь оставьте меня.

Дождавшись, пока за родителями захлопнется дверь, девушка снова потянулась к дневнику, единственному ее другу на протяжении долгих восьми лет. Она взяла ручку, обмакнула ее в чернильницу и продолжила: «Восемь лет я отсидела за то, чего не совершала. Восемь лет своей жизни – лучшие годы – отдала затворничеству. Пришла пора отомстить. Пусть с помощью этого брака, но я поквитаюсь со всеми. Они еще услышат об Ольге Цабель».

Глава 17

Санкт-Петербург, 1898

Ольга Зельдовна Цабель сидела на скамейке в одном из парков Петербурга и лениво кидала куски румяной французской булки уткам, плававшим в маленьком пруду. Она думала, что птиц слишком много, а она одна, и ей сложно накормить такую ораву. С другой стороны, ничего, жизнь – это борьба, пусть поборются за кусок хлеба. Она тоже боролась… Впрочем, и сейчас борется.

Жизнь с профессором консерватории оказалась вовсе не такой безоблачной, как ей представлялось. Начать хотя бы с того, что Альберт сильно преувеличил свои финансовые возможности. Да, он вытащил семью Сегаловичей из нищеты, открыл вместе с отцом крошечный салон, не приносивший никакого дохода.

Цабель обвинял во всем папу, тот оправдывался, как мог, крутился, будто белка в колесе, но дела все равно не шли, и ювелирный вскоре приказал долго жить. Разумеется, Альберт не мог допустить, чтобы его тесть жил в нищете, и периодически снабжал его деньгами, не забывая при этом читать нравоучения своей молодой жене. Он припомнил все: и как вытащил их из бездны, и как дал ей доброе имя… Бесспорно, за это она была ему благодарна. Профессор консерватории, человек уважаемый, ввел ее в свет, и злые языки замолкли. Никто не вспоминал историю бриллиантов Раховских, никто не тыкал в нее пальцем. Сейчас, наблюдая за утиной возней, Ольга подумала, что, возможно, общество приняло бы ее и без этого ужасного брака. Восемь долгих лет она провела в заточении. Разве она не искупила свою вину, если бы даже и была виновата?

Женщина поморщилась, подумав о том, что скоро полдень, муж ждет ее к обеду, а ей совсем не хочется идти домой. Ей противны не только прикосновения мужа, его тело, сморщенная желтоватая кожа со старческим резким запахом, но и разговоры за столом, подергивание его левого глаза, оттопыренные уши, из которых торчали седые волоски, как осока из болота, желтые редкие зубы. Все, все раздражало Ольгу в этом человеке. Он не оправдал ее надежд, вместо щедрого пожилого джентльмена оказался сварливым скупердяем. Его обещания окружить ее роскошью были не более чем пустыми словами. Покупка нового платья или ботинок всегда сопровождалась длинной нотацией, что надо бы жить скромнее, хотя – видит Бог – Оленька не бросала деньги на ветер. Да и как это возможно, если деньги-то и не твои вовсе?