Сокровенный дневник Адриана Пласса (37 и ¾ лет от роду) - [25]

Справа от нас действительно поднялась девушка и с недоверчивым видом нерешительно вышла вперёд. Её левая рука была забинтована по локоть. Помолившись, проповедник похлопал девушку по плечу и сказал:

— Ну что ж, давай, снимай свой бинт… А теперь подними руку и покажи всем, что сделал для тебя Господь.

Девушка подняла разбинтованную руку и, запинаясь, сказала:

— Всё… всё прошло!

— Конечно, прошло! — добродушно и ворчливо откликнулся он. — А ты как думала, глупышка ты этакая? Иди уж себе, садись на место.

Я похолодел от страха. Никогда не думал, что Бог на самом деле может говорить одним людям о том, что случилось с другими. Мне нестерпимо захотелось спрятаться. Но куда?

— … а ещё, по-моему, среди вас есть пара человек, у которых не всё в порядке со спиной и позвоночником. У одного из вас ушиб где-то возле копчика…

Слава Богу! У меня обычно болит гораздо выше, под лопаткой. Ф-ф-у-у-у…

— … а у другого обычно болит гораздо выше, под лопаткой…

Только не это! Но ведь сейчас мне совсем не больно!

— … и сейчас вы чувствуете себя немного лучше, но время от времени вас порядком скручивает.

Ушибленный копчик проявился практически сразу. За него быстренько помолились и тут же послали пробежать пару раз вокруг здания, чтобы убедиться, что всё действительно в порядке. Затем в зале возникла неловкая тишина. Чуть не

<лакуна>

— Давай, пап, — тихо сказал он. — Иди. Это он про тебя. Ты же знаешь, что про тебя.

Деваться было некуда. Неохотно поднялся и потащился к сцене. Подойдя к проповеднику, умоляюще прошептал ему на ухо:

— Знаете, у меня ноги совершенно одинаковой длины!

— Это хорошо, — прошептал он в ответ, широко улыбаясь. — Особенно если много ходишь.

— И спина сейчас совсем не болит, — добавил я.

— Прекрасно! — отозвался он. — И больше вообще никогда болеть не будет.

Он положил руки мне на спину и помолился. Почувствовал, как через меня прошло какое-то странное тепло, но больше ничего. Когда я повернулся, чтобы пойти на место, проповедник приятельски хлопнул меня по спине и прошептал:

— Знаешь, дружище, Богу ты очень и очень нравишься!

После этого больше никаких явных, драматических исцелений не было.

Когда мы пришли домой, я позвонил Биллу Доуву и обо всём ему рассказал.

— Знаешь, Билл, — признался я, — честно говоря, я жутко испугался, когда вдруг увидел, что Бог, оказывается, на самом деле есть и на самом деле существует! Так что же, получается, что до сих пор я вообще в Него не верил?

— Ничего подобного, — усмехнулся он на другом конце провода. — Просто до сих пор вера твоя пряталась только в сердце, а сегодня её наконец-то впихнули тебе в голову. Такие вещи без потрясений не проходят. Но ничего, ты с этим справишься, не волнуйся.

— А как там Китти? — спросил я.

— По-моему, ей пришла пора собираться домой, — тихо ответил Билл. — Домой.

Четверг, 27 февраля

И почему это пошлые анекдоты иногда такие смешные? Сегодня как раз услышал один от Эверетта Гландера, который работает за соседним столом. Умереть можно со смеху! Про генерала Кастера[1], индейцев и огромную макрель. Обычно в ответ я вежливо улыбаюсь, слегка вздыхая в знак неудовольствия и неодобрения, но сегодня едва удержался от смеха. Гландер нарочно рассказывает при мне всякие гадости, потому что знает, что я христианин. Он постоянно изводит меня своими мерзкими шуточками с тех самых пор, когда однажды пару лет назад я слегка перебрал на вечеринке в офисе, а он подошёл и сказал:

— Ну что может, хоть раз в жизни поговорим о моих убеждениях?

До этого я целый год напряжённо улыбался всякий раз, когда он приставал ко мне с нескончаемыми вопросами типа «Кто сотворил Бога?» или «Почему Бог допускает столько страданий?» Но тут у меня кончилось терпение, и под воздействием четырёх лишних кружек пива я с ненавистью посмотрел ему прямо в глаза и прошипел:

— Да пошёл ты со своими убеждениями!

Потом, конечно, извинился, но с тех пор он не упускает ни одного удобного случая меня подколоть.

Всё равно жаль, что анекдот про генерала Кастера никому не расскажешь. Он такой смешной! Подумал было о том, чтобы рассказать его на домашней группе в качестве примера юмора, неуместного среди христиан, но решил, что меня, пожалуй, не поймут.

(Вот уж людей вроде Гландера мне никак не хотелось бы видеть у нас на вечеринке! Меня аж в жар бросает, как представлю себе, что он появится у нас в гостиной со своими жуткими анекдотами и рассказами о том, как я однажды выпил лишнего и послал его подальше со всеми его убеждениями! Ужас!)

Сегодня на домашней группе слушали интересную кассету. Свидетельство одного брата, который занимается христианской медитацией. Каждую субботу он встаёт рано-рано утром и примерно пару часов размышляет на такие темы, как «вечность», «любовь» или «творение». Говорит, что после этого и он сам, и его семья исполняются особенным миром и покоем на все выходные. Надо будет попробовать.

Леонарду, кстати, давно пора заставить свою мать прибавить громкость в слуховом аппарате. Когда кассета закончилась и Эдвин спросил, не хочет ли кто-нибудь высказаться или о чём-то спросить, она заявила:

— А вот мне лично его жалко. Прямо не знаю, как он это всё выдерживает. Какой уж там мир и покой, живым бы остаться! После долгого недоуменного молчания выяснилось следующее: миссис Тинн решила, что этот несчастный каждую субботу поднимается ни свет, ни заря и тащится в местную больницу на очередную операцию. Энн подсела к ней в уголок и долго объясняла, что к чему. Ну, не знаю!