Соколиная охота - [267]

— То есть Церковь слышит только то, что хочет услышать.

— Именно. Понадобится колоссальное количество доказательств, чтобы власти изменили общепринятую евангельскую историю хотя бы на йоту. Одной книги, найденной искателями приключений в Анатолии, будет явно недостаточно.

— Для Рима, видимо, так и было бы. Греческая церковь, возможно, была бы не так глуха.

Геро покачал головой.

— Невзирая на все свои разногласия, обе церкви едины в том, что любую книгу, свидетельствующую о человеческой природе Христа, объявят омерзительной ересью.

— Таким образом, если бы у нас осталось евангелие и мы попытались бы его продать, нас, возможно, сожгли бы как еретиков.

— Может, так далеко дело и не зашло бы, но евангелие они сожгли бы непременно.

Некоторое время Валлон ехал в молчании.

— Геро, если ты этим надеялся утешить меня, у тебя ничего не получилось.

— Я подумал, что вам будет интересно это узнать.

— Ты прочел только несколько отрывков. У Косьмы была возможность изучить книгу целиком. Он был ученым человеком. Он, должно быть, как и ты, понимал эти трудности, но, тем не менее, это не остудило его желания завладеть ею.

— Более всего прочего он жаждал истины. Возможно, у Фомы он нашел некие откровения, способные потрясти весь христианский мир до основания.

— Вроде тех тайных слов, которые, как говорит Фома, высекут огонь из камней?

— Возможно. Или это могло быть что-то другое, относящееся к смерти Иисуса и его воскрешению.

— В каком смысле?

— Я, пожалуй, не решусь говорить об этом вслух. Это богохульство.

— О гибели моей души можешь не волноваться. Давай выкладывай.

— Хорошо.

Геро собрался с мыслями.

— Из некоторых источников известно, что Фома проповедовал в Индии и многих людей в тех краях обратил в веру. Косьма встречал несколько общин и посетил гробницу Фомы недалеко от города Мадрас. Они называют себя «христианами апостола Фомы», но Косьма говорил мне, что они принадлежат к несторианской секте.

— Я мало что о них знаю, кроме того, что католическая церковь объявила их еретиками.

— И подвергла жестоким проклятиям. Несторий жил на четыре столетия позже Фомы и гак же, как и последний, сомневался в божественной природе Иисуса. Несмотря на это, он был архиепископом Константинопольским, он проповедовал, что у Христа было две различные ипостаси, божественная и человеческая, и что искупление грехов человечества заключается не в божественной сути Иисуса Христа, а в его человеческой жизни, полной искушений и страданий. Православная церковь расценила очеловечивание Христа возмутительным, и на Вселенском соборе, созванном императором, Нестория осудили и лишили сана. Однако его учение распространилось на востоке, в Персии и Индии. Думаю, местные христианские общины их с радостью приняли в свое лоно, потому что их доктрина была очень близка тому, что проповедовал апостол Фома.

Валлон обмозговал услышанное.

— Но это вряд ли потрясет христианский мир. В чем тут откровение?

— Думаю, мне не следует рассуждать дальше на эту тему.

— Ах, ну ради Бога!

— Что бы это могло такое быть, от чего Фома усомнился в божественности Христа?

— Меня об этом не спрашивай. Я знаю свой символ веры и «От-че наш», и на этом мои познания заканчиваются.

— В Библии есть намек. В Евангелии от Иоанна, там где воскресший Иисус явил себя всем апостолам, кроме Фомы, помните?

— Конечно! Фома неверующий. Он заявил, что отказывается верить в то, что Христос восстал из мертвых, пока не увидит его во плоти и не вложит персты в раны его. — Валлон бросил на Геро пристальный взгляд. — Он сомневался, но Иисус развеял его сомнения. Мы совсем не продвинулись.

Геро ничего на это не ответил. Франк посмотрел на небо, как будто ожидал увидеть там свидетеля их беседы. Он слегка склонился к Геро и понизил голос:

— Ты что же, хочешь сказать, что Фома не видел воскресшего Христа?

— Я говорю, что если он был свидетелем воскрешения, то у него не могло быть поводов сомневаться в его божественной природе.

Валлон заговорил еще тише:

— Ты имеешь в виду, что, по свидетельству Фомы, Иисус не воскресал из мертвых? Что он такой же смертный, как и любой другой человек?

— Это только предположения, не более того.

Франк выпрямился и осенил себя крестным знамением.

— Тайна за семью печатями. Увы, нам не суждено в нее проникнуть. Евангелие уже, наверное, превратилось в золу.

— Я так не думаю. Скорее всего, сельджуки упрячут его в библиотеку. Тысяча лет прошла с тех пор, как оно было написано. Кто знает, может, еще через тысячу лет оно выплывет опять.

Вдали показался дальний берег озера. Валлон услышал, как Геро вздохнул.

— Что тебя печалит на этот раз?

Геро, покачав головой, поморщился.

— Я любил Ричарда, боялся и ненавидел Дрого, к Вальтеру не испытывал ничего, кроме презрения. Но меня терзает мысль, что в Нортумбрии их ждут родители и не знают, что никто из их сыновей уже не вернется. Как бы мне ни была тягостна такая перспектива, я чувствую, что обязан написать им и положить конец их напрасным ожиданиям.

Валлону на это нечего было возразить.

— Вспоминаю предсказание Арона о том, что наше предприятие обречено на провал. Он был прав.

Франк нахмурился.