Сокол Спарты - [57]

– Прошу простить, я лишь обвыкаюсь, – бросил Кир через плечо.

Его спутница верно определила, что сделал он это не случайно. Кир снова хлестнул вожжами, и лошади кинулись в галоп. Слышно было, как царевич ухарски подбадривает их гиканьем, заставляя лететь все быстрее и быстрее, совсем уже прочь от войска, построенного им для ее впечатления. Скорость была ужасающей и вместе с тем сладостно волновала, воскрешая память о том, как Кир и его друг необузданно мчались по берегу привольной реки.

В нем по-прежнему чувствовалась притягательность. На скаку, когда оставалось лишь полагаться на его умение и силу, Эпиакса следила за его спиной и слаженностью движений, вспоминая, как выпукло, твердо напрягались его мышцы, когда он держал ее в объятиях. Чувствовалось, как на глаза наворачиваются слезы – сложно даже сказать, в память ли о минувшей юности, об утраченной любви или же просто от пыли и ветра.

14

После первого дикого заезда Кир, уступая просьбе царицы, вернулся и уже более степенно повел колесницу вдоль своих замерших рядов. Временами он даже останавливался, давая молодой царице спускаться и беседовать с некоторыми из военачальников. Эпиаксе, казалось, общение было одинаково по нраву и с эллинами, и с персами. Клеарх разговаривал с ней чуть ли не отечески, с видимым удовольствием отвечая на вопросы. Рдел, словно юноша, Оронт, дружески взятый ею за руку. Рядом с этой женщиной царевич ощущал доподлинное блаженство от того, что день, начавшийся из рук вон, так неожиданно хорошо заканчивается. Невольно посещали мысли, как бы изменилась его жизнь, если б Эпиакса все же пришла к нему в тот последний раз, когда он ждал ее в кипарисовой роще. То была самая долгая ночь в его жизни, а когда начало светать, он решительно сел на коня и ускакал.

Они уже невесть сколько находились под солнечным зноем. Кое-кто из людей и в самом деле упал в обморок; их незаметно вынесли и положили подальше от глаз приходить в чувство. Ко времени возвращения в шатер, возведенный стараниями Парвиза для вечерней трапезы, Кир и царица чувствовали странную усталость. Полки по приказу пустились в обратный путь к лагерю. После дня, проведенного под солнцем, их ждал ужин и отдых. Потные и разгоряченные, люди улыбались явному обожанию царевича той красавицы рядом с ним. Кое-кто на ходу обменивался непристойными жестами, с оглядкой, не смотрит ли начальство, а то за такое можно ненароком лишиться рук.

Тем вечером Оронт, Арией и Клеарх вместе с другими военачальниками расселись за длинным походным столом. По разные концы стола, лицом друг к другу, сидели Кир и Эпиакса. Правая рука царевича лежала между блюдами ладонью вверх, будто в немой мольбе. Сложно судить, отвечала ли его чувствам Эпиакса, но у нее на скатерти находилось левое предплечье, и она как будто исподволь тянулась к царевичу. Спартанец втихомолку улыбнулся своему наблюдению.

Оронт принялся за еду с видимым интересом. Для своей гостьи Кир выставил на стол все самое лучшее; персы чуть ли не аханьем встречали блюда, приправленные шафраном, кардамоном и лепестками роз – травы столь дорогие, что в полках с их скудноватым рационом о таких и не слыхивали.

К трапезе с царевичем и его гостьей были допущены и прочие военачальники эллинов. Здесь был Проксен, опекавший кувшин вина так, будто тот принадлежал исключительно ему, невзирая на посягательства порхающих вокруг слуг. Софенет о чем-то голосисто смеялся с Меноном, но оба тут же сконфузились, обнаружив, что на них смотрят. Вино текло рекой, а незадачи и сутолока этого дня пошли на спад, хотя у половины людей кожа все еще дышала жаром, словно где-то внутри у них тлел очажок дневного зноя.

Опыта сидящим было не занимать, так что Клеарх был не единственным, кто заметил это неслучайное положение рук на столе. А потому за непринужденными разговорами ели быстро, а от лишних добавок отказывались. Через какое-то время, осушив чаши и вытерев ножи о скатерть, как того требовал этикет, военачальники один за другим стали подниматься и откланиваться (первый поклон Киру, второй его гостье).

Царевич в тот вечер вина не пил, отшутившись, что, дескать, желудок не простит ему второй попытки его погубить. С уходом последнего из начальников послышалась мягко-чарующая музыка, и в шатер под соловьиный голосок флейты вошли музыканты в бесшумной войлочной обуви. Кир в безотчетном порыве встал и, пройдя вдоль стола, сел рядом с Эпиаксой.

– Лучше так, – сказал он. – А то я из-за музыки не расслышу тебя. Как хорошо, что ты меня навестила. День выдался чудесный, опаловый просверк средь грозовых туч. Повидала мое войско преданных мне воинов. Их общество меня иной раз тяготит. И тогда я лишь сильнее тоскую по разговорам, что мы с тобой вели. Ты ведь помнишь?

– Конечно, – грустно и благодарно поглядела она.

Он взял ее руку, которую она на скатерти вложила ему в ладонь. Рука Эпиаксы чуть подрагивала; нежданная близость, позволившая ему говорить о вещах других, для него более важных.

– Я тогда прождал всю ночь, прежде чем понял, что ты не придешь. Все внушал себе, что время еще не миновало, пока вокруг не проглянули роща и зелень окрестных холмов.